«Как вышел, в ад попал» Некоторым в тюрьме лучше, чем на воле

Заместитель председателя общественного совета при ГУФСИН Башкирии Валентин Кондратец встречается с осужденными ИК-4, город Салават

Фото: Вадим Брайдов

Валентин Кондратец сделал для заключенных Башкирии больше, чем многие могли ожидать. Ведь общество давно отвернулось от них. Кондратец помогал им в колонии и после освобождения. Благодаря его поддержке заключенные, выходя на свободу, не попадают за решетку снова, а находят свое место в жизни. Пусть и совсем не теплое. Впрочем, многие и на это не рассчитывали.

Эдуард, 39 лет

Фото: Вадим Брайдов

В 16 лет я врал маме, что подрабатываю, разгружая вагоны. На самом деле подворовывал. У меня как раз появилась первая девушка, ей 21, хотелось подарки дарить, удивлять, баловать. Учителя нашлись скоро — в моем подъезде жило несколько воров. В общем, так я и получил первый срок, за карманную кражу. Всего ходок было 4, но давали немного, я не совершал тяжких преступлений.

В тюрьме я долго не работал. В 1997-1999 годах находился в отрицательно настроенной группировке. Не вылезал из изолятора, были постоянные конфликты с администрацией. Когда заехал в Шакшу (исправительная колония №3 строгого режима), тоже начал с администрацией воевать. Против меня применяли спецсредства — газ, дубинки. Да правильно меня били! Я должен был подчиняться, но не делал этого. Надо было спокойно сидеть, однако мне требовалось, чтобы сигарет принесли, чаю приготовили. Чувствовал, что вокруг меня Земля крутится. От нездорового самолюбия это все. В Башкирии хорошие условия для заключенных, надо только гордыню свою приунять.

Фото: Вадим Брайдов

Последний срок провел в Тольятти. Освободился 10 лет назад. Как вышел на волю, в ад попал. Тети, которые ухаживали за моей престарелой мамой, отправили ее в психбольницу по знакомству, пока я был в тюрьме. Никто не хотел с ней жить. Квартиру хотели. Меня уверили — кормят там хорошо, уход. Я пошел за ней после отсидки. Ее обкололи, успокоили до состояния растения. Хотел ее забрать, но санитары остановили меня и избили. Потом все равно забрал ее.

Ко мне зашел двоюродный брат, боксер и не последний человек в одной из серьезнейших криминальных группировок города. Зашел, избил и потребовал продать квартиру в счет кражи, которую я не совершал. До полиции дошло, они установили, что я не мог совершить кражу, ведь находился на похоронах своей первой дочери, которая родилась между моими отсидками. Он больше не приходил, но под наркотиками сжег нашу бабушку. Соседи слышали, у них ссора произошла. Она говорила, что мне оставит дом на Комсомольской, а не ему. Затем стекла полетели, он технику выносил, пока она горела. Говорят, вся группировка оказалась за решеткой, после того как его задержали. Потом двоюродная сестра позвонила и сказала: «Зарезали Ильюшку-то».

Эдуард обрабатывает рану бездомному

Фото: Вадим Брайдов

Антиобщественный образ жизни я вел. И женщину такую же нашел, Любу. После Шакши съехались. Родила мне дочь, своих двух детей привела. Потом начала жить для себя — кололась, гуляла. Я пытался навязать ей свою волю, но пример подать нормальный все равно не мог. Она связалась с черными риелторами. Каждый день меня у подъезда избивали, требовали переписать квартиру. Как-то проснулся оттого, что меня собираются резать — два парня и Люба с ними, требуют подписать все.

Я уехал в реабилитационный центр. Приехал, а тут притон — Люба, ее новый сожитель, подруга, моя лежачая мама. Все колются, наркотиками торгуют прямо отсюда. Вызвал полицию, они приехали, мы вместе зашли в квартиру, а участковый не их выгнал, а меня. Я не виню его, понимаю, ему тоже нужна информация, разработки. В притоне это все можно получить. Так уж они работают.

Мама умерла. За 9 месяцев Люба написала 53 заявления на меня, хотела избавиться. Когда сменился участковый, случился пожар. Кто-то бутылку с керосином кинул в окно. Участковый прежний как подозреваемый в деле о сбыте наркотиков проходил. Потом случился пожар, и его свидетелем сделали. Квартира под арест. Люба села, ее лишили родительских прав. Дочь у бабушки живет, у тещи моей, двое ее детей в интернате. Недавно вот вышла, ведет точно такой же образ жизни.

Бездомные пришли за бесплатным обедом

Фото: Вадим Брайдов

У нас тут церковь православная есть, я хожу туда. Там мы на собраниях, в кругу таких же заблудших даем обещания. Я вот вышел и сказал, что пить не буду. Вот и не пью. На зоне многие верующие. Но далеко не у всех слова до дела доходят.

Как в церковь попал, тоже отдельная история. Шел по улице, все плохо было тогда. Слышу — пение. Огляделся, увидел храм. Маленький такой, весь в строительных лесах. Зашел, а там хор поет. Остался сначала поработать на стройке, здесь ремонт давно уже идет. Сейчас с группой прихожан еду бездомным готовим. Важно показать свой пример им. Я ведь таким же был — без жилья, с зависимостями, гордыней.

Примерно в то время и жену свою нынешнюю встретил. Тоже Любовь ее зовут. Тогда очередное заявление бывшей моей дошло до суда, меня посадить опять хотели, с таким-то прошлым судьи не сильно вникают в дело. Но в суд пришел Валентин Васильевич, и говорит: Эдуард не пьет, не курит уже, а посмотрите на ее руки, они же перепаханы иглой! И заменили мне срок обязательными работами. Вот там в ЖЭУ и познакомился с Любовью. С тех пор и вместе. И в церкви вместе работаем, и ремонт вот делаем. Она добрая у меня, хорошая. Свою двухкомнатную квартиру дочери оставила, а сама ко мне переехала. Любовь и спасла меня, во всех смыслах.

Эдуард в Спасском храме Уфы, где уже много лет ведутся ремонтные работы

Фото: Вадим Брайдов

В духовном мире мне церковь помогла, в физическом — Кондратец. Познакомился с ним через таких же, откинувшихся. Район наш криминально-напряженный, и очень многие Валентина Васильевича знают. Но все не решался с ним встретиться. Потом припекло, когда у меня уже квартиру арестовали. Валентин Васильевич помогал. Без него вряд ли мне квартиру вернули бы. Кондратец дошел до главы района, и тогда только арест снять удалось. А меня с таким прошлым никто и слушать не хотел.

Он сказал: «Будешь рядом всегда. Пить бросишь, употреблять, постарайся не курить. А я тебе работу найду». И нашел. У них автобаза была, в их приходе бригады электромонтажников, отделочников, вот у них и работал. А сейчас встал на учет в центр занятости и здоровьем заняться решил. Нос, челюсть, ноги — все переломано, к операциям вот готовлюсь. Если все хорошо будет, ремонт доделаю в квартире и дочь заберу, вместе жить будем.

Юрий, 45 лет

Фото: Вадим Брайдов

Я вырос в обыкновенной семье, где мама инженер, а папа слесарь. Началась перестройка, открылись возможности. Бизнес, затем криминальный бизнес, потом чистый криминал. Таких ребят было много — минимум ответственности, максимум свободы. Подобная мораль, любовь к деньгам и развлечениям неизбежно ведут человека на преступный путь. Ну, я и встал на него. Преступление, за которое сидел, — не единственное. Просто за другие меня не судили. Но я знаю о них. И за многие вещи до сих пор ужасно стыдно и больно. Ведь память хранит не только позитив. Я пил, употреблял марихуану, любил шумные компании, женщин и красивую жизнь. Но сейчас я практически ничего хорошего не могу вспомнить. Помню ощущение, когда от любого звонка в дверь внутри все переворачивается. Кто это пришел? То ли посадить тебя, то ли убить. Итог — 7,5 лет в колонии строгого режима.

Когда меня посадили, это был большой удар для моей мамы. Она обратилась к Богу, к церкви. На строгом режиме свидания ограничены, и мы мало общались, но меня это сильно впечатлило тогда. Я стал посещать молитвенную комнату. Там можно было пообщаться с такими же, как ты. Конечно, нас было немного — человек 5-7. Вот мы поддерживали друг друга. Валентин Васильевич достаточно часто посещал нас, будучи уже серьезным служителем, с духовным опытом общения и внутри церкви. Мы же были в отрыве от общества, от церкви, и мы могли понимать Библию как угодно. А он регулярно нас наставлял. Это тоже сыграло свою роль, потому что в одночасье это не происходит. Мало ведь обратиться к Богу. Чтобы жизнь изменилась, нужно время. Это целый процесс — изучение писания, общение с верующими. Времени у меня было много.

Юрий показывает фотографии тюремного служения баптистов на зоне, где он отбывал наказание

Фото: Вадим Брайдов

У каждого человека есть в сердце место для Бога, и если там ничего нет, человек пытается это место чем-то заполнить. Работа, любимая, алкоголь, спорт, дети, наркотики. И пока это место Богом не занято, человек находится в поиске. Я оценил то, что у меня есть, и ни за что это не променяю. Даже если мне предложат самую крутую в мире машину и самый огромный дом. Да, я какое-то время трудился на заводе, но потом меня начали притягивать к себе легкие деньги.

Вера без дел мертва. Если верующий человек живет не по предписаниям, то непонятно, что он за верующий такой. Мне вера дает уверенность, что я умру и буду жить в раю, хотя я совершил кучу грехов. Я должен жить так, как я верю. В какой-то степени это понимание дало мне шанс не только переродиться, но и просто выжить. Я был достаточно дерзким парнем, думаю, плохо бы кончил. Это был 2001 год, я был этапирован из Салаватской колонии в тройку. Там была расслабуха, так называемая, а с 2001 года режим стал усиливаться и усилился до такой степени, что не все это выдерживали. Мне тоже было бы очень трудно, но Бог учит, что всякая власть от Бога и ей надо покоряться. И что бы она из себя ни изображала. С этим надо мириться, и Бог давал силы. Мне было легче, чем другим не нарушать — не надо было курить, пить, драться, и администрация это видела. Там-то профессионалы, понимают, к чему ЗК стремится, чего хочет. Поэтому я освободился раньше, по УДО. Когда освободился, инспектор и опер давали фотографии, спрашивали, знаю ли я кого-то. А потом я принес им Новый Завет, они полистали, поговорили со мной и сказали: «Не приходи больше, ты нам уже неинтересен».

На территории ИК-7, город Мелеуз

Фото: Вадим Брайдов

Когда я находился там, вот в этой колонии в Шакше, это собрание верующих огромную роль сыграло в моей жизни. Поддержка друг друга, все были такие же, как и я. А наш маленький кружок в молитвенной комнате — это плечо. Это поддержка. Ведь преступник, если захотел встать на путь исправления, он не понимает, откуда ему брать поддержку. Я всегда говорил, что молитвенная комната нужна, нужно собрание, нужно разрешить верующим быть вместе. Когда я сидел, о нас знали все церкви, за нас молились. Сейчас с этим сложней. С проповедью нас редко пускают. Кто сейчас там сидит, мы не знаем. За кого молиться, кого поддерживать, кому помочь на выходе, мы не знаем. Работникам пенитенциарной системы это не нужно. Им опасно любое собрание. Ну, откуда они знают, кто и для чего там собирается? Их учат не доверять заключенным. И это нормально. Там сидят коварные люди. Я их понимаю, но если они не хотят, чтобы человек возвращался на зону, надо помогать ему.

Помню, как-то я прогуливался в локальном дворике с одним заключенным. Он сказал, что у него юбилей — 20 лет в неволе. А парень такой спокойный. Я спросил, за что он здесь. Он сказал, что сидит за «кулак». Когда трезвый — спокойный, а когда пьет, то не может совладать с собой. Я спросил, будет ли он пить, он ответил, что немножко. Зачем? — спросил я. Он рассмеялся. Спустя несколько лет, я приехал туда, смотрю, Саша опять сидит. Уже у него другой срок.

Юрий в храме баптистов

Фото: Вадим Брайдов

Пенитенциарная система ничему не учит. На строгом режиме 80 процентов — это те, кто уже был там. Во-первых, когда они выходят, они попадают в ту же сферу. И что? У него выбор есть? Есть исключения. Я знаю людей, которые смогли исправиться самостоятельно, даже без Бога. Но, как правило, не хватает сил измениться, тем более когда нет примеров. Мой сосед говорил, что, мол, вот ты освободишься, тебе станет хорошо, ты попьешь пивка. Будут девочки, и ты веру забудешь. Я не знал, что ответить, потому что я раньше никогда не освобождался.

Когда я вышел, церковь встретила меня как родного. Здесь уже знали меня, и тут же предложили посещать зоны, рассказывать о Боге и своем опыте. Моя жизнь полностью протекает в лоне церкви и семьи. Здесь же я встретил свою жену, у нас уже пятеро детей. Конечно, как только я вышел, сразу же нашлись люди, которые предложили мне выпивку, девочек, все, чего не было в колонии. Но благодаря таким служителям, как Валентин Васильевич, я устоял на своем пути. Я не вернулся к той жизни, от которой ушел, из-за которой я отбывал срок.

Валентин Кондратец, 62 года

Фото: Вадим Брайдов

В юности я был довольно шкодным. Здесь рос, в Черниковке. В какой-то момент районное ворье начало меня подтягивать к себе. В 1967 году у меня брат работал в Орджоникидзевской прокуратуре, и авторитетным ворам было интересно, все время что-то спрашивали, а я пацаненок совсем, рассказывал. Так я с плохой компанией подружился. За драку с учителем меня выгнали из школы, оканчивал уже вечернюю. Получил образование, брат устроил меня на машиностроительный завод. Рабочие места у нас с Хамитовым (действующий глава Республики Башкортостан) были по соседству.

Работая на заводе, в начале 1990-х я уверовал. Уже через год меня взяли на диаконскую службу в баптистскую церковь. Наша церковь вела тюремное служение, и меня взяли с собой в ИК-3. Там меня удивительно близко воспринимали и администрация, и заключенные. Положительный эффект заметили в администрации и стали меня пускать уже и в другие зоны. Когда во ФСИН меня, как непонятного сектанта, начали пробивать, узнали, что у меня 2-я форма допуска, с завода еще. Завод на оборонку работал — авиационные двигатели и ракеты. Не каждый старший офицер такую форму имеет. По совокупности этих наблюдений мне ребята из ФСИН доверять стали. В итоге вот примерно за 20 лет мы все зоны Башкирии охватили, а с начала 2000-х и в другие регионы России выезжаю.

Фото: Вадим Брайдов

Надо признать, что в зонах Башкирии хорошие условия для заключенных. В зонах России много бардака, самоуправства, ужасных условий. Но мы все равно следим, чтобы сотрудникам, особенно при работе с этапированными с «черных» зон, удавалось сохранить самообладание. Уж больно сильно порядки остальной России разнятся с башкирскими. Руководство ФСИН понимает это, с такими сотрудниками постоянно работают психологи.

В 2015 на территории ИК-2 (зона особого режима для первоходов, осужденных по тяжким и особо тяжким статьям) города Салават произошел бунт. Заключенные массово подрались, поразбивали окна и залезли на крыши зданий, требовали смягчения режима. Мне позвонил Овчинников, начальник воспитательного отдела управления и попросил подъехать. Вокруг полиция, спецназ. Мы зашли втроем с двумя юристами. Спрашиваем, в чем дело-то? Они меня уже знают, говорят, мол, издеваются над нами шестерки администрации. Ну мы договорились с генералом Шалыгиным, что всех этих шестерок с зоны вывезут, и бунт прекратился.

Фото: Вадим Брайдов

Я теперь вхожу в общественный совет при УФСИН по Башкирии, поэтому стараюсь больше о нравственных законах говорить, они в основе любых религий. Я не акцентирую внимания ни на баптизме, ни даже на христианстве. Моя цель — чтобы хоть три из 10 заповедей заключенные смогли соблюсти, это основные нравственные законы все-таки.

Поэтому воспринимают меня и христиане, и мусульмане. У нас, не так много, но были и буддисты из Тувы и Хакасии. Я связался с буддистами, они мне выписки сделали о нравственных канонах, и я зачитал их заключенным. Очень были благодарны, хотя за зверские преступления сидели в ИК-9. Немного Коран изучаю, у нас много мусульман все-таки. И они очень часто меня просят молиться за заключенных и их семьи так, как я умею, а не так, как принято.

Фото: Вадим Брайдов

Вообще, у нас ФСИН в республике весьма контактный. Сами часто помогают в качестве социальной адаптации бывших заключенных. Бывали случаи, когда генерала Шалыгина у ворот управления бывшие ЗК поджидали и денежку просили. Тот ругался, но всегда помогал.

Ко мне десятки людей ходят, сотни просили помочь — кто с документами, кто работу найти. Иногда я им с УДО помогу, оформить все бумаги, характеристики и прочее, они выйдут и пропадают. А потом с новыми проблемами сталкиваются и сразу меня ищут. Привыкли рыбку кушать, а мы им все удочки суем.

Фото: Вадим Брайдов