Соцопросы последнего времени наглядно свидетельствуют об ухудшении социально-экономического самочувствия россиян. Более 80 процентов респондентов признают, что в стране экономический кризис. Каждый второй называет главной угрозой рост цен и обнищание населения. 49 процентов опрошенных утверждают, что негативные изменения они почувствовали на себе, а качество их «повседневного потребления» ухудшилось.
Это факты. А дальше начинаются интерпретации. На минувшей неделе эксперты «Левада-центра», представляя результаты очередного опроса, подчеркнули: падение уровня жизни пока не привело к массовым протестам, но через год-полтора эпизодические выступления могут принять волнообразный характер. Причем вызвать цунами может самый незначительный повод.
Созвучный прогноз уже звучал в более благополучном 2010 году. Тогда руководитель «Левада-центра» говорил, что при резком ухудшении экономической ситуации терпения россиян хватит на год, при постепенном — на три года. Прошло шесть лет. Несбывшийся, как видим, прогноз озвучен вновь.
И на основании свежих выкладок социологов несистемные оппозиционеры говорят о непременной скорой смене «преступного режима», парламентская оппозиция стремится эти протесты возглавить и конвертировать в мандаты на предстоящих выборах. Лоялисты тоже разделились. Одни сквозь зубы цедят, что «видели и хуже», что народ российский внешнему давлению не подвержен, другие — утратившие веру — предлагают выборы отменить и чуть ли не ввести чрезвычайное положение.
Страхи и домыслы рождают громкие заявления и инициативы — вроде эсэровского «ультиматума правительству» или вброшенной идеи про отмену выборов на период санкций.
Но тема не так однозначна, как представляется на первый взгляд. Декларируемое ухудшение социального самочувствия автоматически не влечет за собой риск повышения протестной активности и не угрожает политической системе. Не стоит уповать на дальнобойщиков, валютных ипотечников, владельцев ларьков или какие-то еще группы, обиженные на те или иные решения властей, — как и, наоборот, опасаться их (в зависимости от политических пристрастий). Возможность выразить требования — будь то отмена системы взимания платы с большегрузных машин или перевод кредита из валюты в рубли — является функцией политической системы и не приводит к ее коллапсу. Более того, чем больше возможностей политическая система предоставляет «обиженным» для выражения своей узко эгоистичной обиды, тем меньше вероятность, что общественная фрустрация распространится на более широкие круги и станет фактором «большой политики».
Всякий, кто смотрел американское кино, должен помнить кочующую из фильма в фильм типичную сценку. Около офиса органа власти или крупной корпорации стоит группа людей с плакатиками и очевидно чего-то требует. Такие группы — часть обыденного политического пейзажа США и Европы. Вершиной протестов такого рода стало движение «Оккупай Уолл-стрит», возвысившее голос против несправедливостей финансового мира. Финансовый мир это дело пережил без потерь. Так же, как без потерь пережила Россия «протест дальнобойщиков» и «ипотечников». Российская политическая система научилась быть «западной», научилась работать с протестными группами так, чтобы общему зданию социальной стабильности ничто не угрожало.
Выражаясь медицинским языком, заноза может быть болезненной, но чтобы она вызвала сепсис, угрожающий жизни организма, нужно очень постараться. Заражение крови может произойти только при полном крахе иммунной системы (для государства это — органы правопорядка) или если у скапливающегося гноя нет возможности выйти наружу (то самое пространство публичной борьбы за свои права).
Фрустрация отдельных групп населения, которые не смогли удовлетворить свои социальные запросы, не повлечет за собой горизонтальной или вертикальной эскалации. Общество не готово принять узкие, эгоистичные интересы, как свои. Боль, горе и гнев обиженных не перерастут в массовый протест прежде всего потому, что агрессивная манифестация эгоистичного интереса отдельной группы не позволит присоединиться к ней группам другим, как могло бы произойти, не имей обида, боль и недовольство «социального эгоиста» широкого публичного выхода.
Да, социально-экономическое самочувствие ухудшается. Да, ощущение этого самого «ухудшения» связано в том числе и с новостями про дальнобойщиков и ипотечников. Отвечая на вопросы о социально-экономическом самочувствии, люди полагаются на самые острые новости последних месяцев, тем самым просто ретранслируя увиденное на телеэкране или прочитанное в интернете.
Но этих ощущений недостаточно, чтобы взять в руки вилы и отправиться к зданию администрации с факелами плечом к плечу с такими же обездоленными. Пока у среднестатистического респондента есть возможность ходить на выборы, обсуждать политику на кухне и смотреть новостные сюжеты, которые интерпретируют снижение его социально-экономического самочувствия как временные ли трудности, внешнюю ли угрозу или одним из десятков других возможных способов, он не присоединится к колонне «идущих на Москву» дальнобойщиков.
Двадцать лет назад, накануне выборов 1996 года, политическая система выдержала куда более серьезное давление. Неудачные экономические реформы, военная кампания в Чечне, коррупционные скандалы, президент с минимальным рейтингом 3 процента, испытывающий серьезнейшие проблемы со здоровьем. Но механизмы политической системы, которая тогда только выстраивалась, — выборы губернаторов и мэров, острая политическая выборная кампания, работа СМИ, деятельность разнообразных общественных движений и политических партий — успешно канализировали протест, не дав ему стать антисистемным.
Нет оснований не повторить успех двадцатилетней давности сегодня. Тем более что после некоторой политической заморозки двухтысячных к нам вернулись и выборы по одномандатным округам, и избираемость глав субъектов. Представитель каждой фрустрированной группы может выразить свое недовольство, придя на избирательный участок. Или оставшись дома.
Революционные выступления и несистемная политика возникают не тогда, когда людям становится жить совсем плохо, а наоборот. Живя сыто и безбедно, бунтуют куда охотнее, так как появляется время «на подумать», из которого рано или поздно вырастают моральные требования к властям.
И это намного опаснее. Конкретные запросы к властям предержащим по поводу экономических проблем реализуются, как правило, в форме локального протеста ограниченной группы людей — как у валютных ипотечников, которые могут лишиться квартир. А вот моральные требования принимают глобальный оборот и становятся принципиальным и неразрешимым противоречием между властью и большей частью общества. Тогда и происходят революционные выступления с битвами на баррикадах, стрельбой по толпе и штурмами правительственных зданий. Бунт — функция не пустого брюха, а совсем наоборот.
В этом смысле реакция на протесты свидетельствует об устойчивости российской политической системы. Выступления отдельных протестных групп локализуются и становятся новостным сюжетом, который продержится в ленте несколько недель, но не попадет в учебники истории как начало великого потрясения.
Неудивительно, что некоторым социологическим службам приходится с завидной регулярностью обновлять «протестные» прогнозы, перенося их начало еще на год-два.