Немецкая принцесса, выросшая при британском дворе, но ставшая известнейшей в царской России подвижницей и благотворительницей, — судьба великой княгини Елизаветы Федоровны полна неожиданных поворотов. В ней и сияние имперских балов, и подмостки Большого театра, и заставлявший современников недоумевать брак, и трагическая гибель супруга от бомбы террориста. Как все произошедшее изменило не только саму Елизавету Федоровну, но и Россию, в рамках проекта «Жизнь замечательных людей» рассказывает «Лента.ру».
«Возможно, он раскается»
«Я не хотел убивать вас», — сказал Иван Каляев, глядя в глаза великой княгине Елизавете Федоровне. Тремя днями ранее революционер из партии эсеров бросил бомбу в ее мужа Сергея Александровича. Тело московского генерал-губернатора разорвало в клочья, которые разлетелись по всему Кремлю. Жуткая деталь: останки родного дяди императора собирали даже на крышах. Каляев, оказывается, уже давно караулил великого князя, но не решался атаковать, когда рядом были Елизавета Федоровна и малолетние племянники княжеской четы.
Посетительница тюрьмы передала террористу крестик и не побоялась вступить с ним в долгую беседу. Каляев плакал, просил прощения, целовал ее платье, но тем не менее уверял, что 4 февраля 1905 года исполнил свой долг и не мог поступить иначе.
«Я прощаю вас», — вымолвила Елизавета Федоровна и попросила убийцу покаяться. Тот отказался. Вдова генерал-губернатора вышла, оставив в камере Евангелие и маленькую икону. «Моя попытка оказалась безрезультатной, хотя, кто знает, возможно, что в последнюю минуту он осознает свой грех и раскается в нем», — сказала она, покидая тюрьму.
Великая княгиня просила императора Николая II о помиловании Каляева. Но публику уведомили и о мнении самого бомбиста. Тот объявил, что готов нести наказание за свой единственно верный, на его взгляд, поступок. Февраль 1905 года разделил жизнь Елизаветы Федоровны на до и после.
«Прелестна, восхитительна, обаятельна»
В семье будущую Елизавету Федоровну называли Эллой. Она была дочерью принцессы Алисы Гессен‑Дармштадтской и приходилась внучкой британской королеве Виктории. Когда Элле было 14 лет, семью постигло большое горе: все, кроме нее, заболели дифтерией. Ее мать и младшая сестра Мария справиться с болезнью так и не смогли.
Овдовевший многодетный отец Эллы Людвиг IV Гессенский, выдержав траур, сочетался морганатическим браком с Александриной фон Гуттен-Чапской. С того момента уцелевшие дети — в том числе Виктория (бабушка принца Филиппа, мужа королевы Елизаветы II), Элла и Алиса (будущая супруга императора Николая II) — воспитывались в основном при дворе своей бабушки, британской королевы Виктории.
По впечатлениям современников, гессенские принцессы были скорее англичанками, чем немками
В мае 1884 года Элла уехала в Россию. Ее жених, великий князь Сергей Александрович, с которым они были знакомы с детства, прислал за ней поезд, украшенный белыми цветами. В Петергофе невесту уже ждала золоченая карета. Форейторы в золотых ливреях управляли шестеркой белых лошадей. Компанию Элле составила императрица Мария Федоровна, супруга Александра III. За ними медленно и торжественно двигалась процессия с родственниками и гостями, которую приветственными криками встречала толпа. В Зимнем дворце Эллу облачили в традиционный свадебный наряд всех царственных невест — венчальное платье из серебряной тафты с длинным шлейфом и драгоценный убор, принадлежавший еще Екатерине II.
«Елизавета Федоровна была прелестна, восхитительна, обаятельна, исполнена такта и грации, отуманена каким-то облаком нравственного гнета, как всегда любезна со всяким и притом не выработанною любезностью, а выражением доброго, снисходительного человеческого чувства»
Молодожены поселились в Гатчине. Елизавета много времени проводила с императрицей: они вместе рисовали, играли на фортепиано, даже танцевали.
Скромность и очарование настолько же присущи великой княгине Елизавете Федоровне, насколько их лишен ее супруг, великий князь Сергей
«Пред Богом я должна предстать с чистым сердцем»
В Петербурге великая княгиня принимала гостей в своем дворце на Невском проспекте, вела положенную по статусу роскошную жизнь, хотя уже тогда изрядно ею тяготилась. В 1891 году Сергея Александровича назначили генерал-губернатором Москвы. Возникла загвоздка, поскольку Елизавета Федоровна, в отличие от своей сестры Аликс, оставалась лютеранкой: закон не обязывал переходить в православие тех членов династии Романовых, которые не претендовали на престол.
Однако на седьмом году супружеской жизни ситуация изменилась. Теперь великой княгине пришлось обратиться в веру своего мужа, о чем она, как утверждали близкие к ней люди, никогда не жалела. Более того, уверяли, что она склонялась к этому и до переезда в Москву. Елизавета Федоровна всей душой приняла догматы православной церкви. Ее обращение в русскую веру называли искренним, проникновенным и безраздельным.
«Я решилась на этот шаг только по глубокой вере, и я чувствую, что пред Богом я должна предстать с чистым и верующим сердцем», — писала она своему отцу в 1891 году.
Гуляли, правда, слухи, что все в этой истории было запутаннее. Якобы великая княгиня пожаловалась проповеднику Иоанну Кронштадтскому на то, что не имеет детей, он посоветовал ей молиться и перейти в православие. Через некоторое время будто бы появились первые признаки беременности, и великая княгиня была так счастлива и так поражена этим, что тут же решилась сменить конфессию.
Своих детей у великокняжеской четы так и не появилось. Но они воспитывали дочь и сына великого князя Павла Александровича, Марию и Дмитрия, чья мать Александра Георгиевна скончалась после родов.
«Все, знавшие ее, восхищались красотой лица ее, равно как и прелестью души. Великая княгиня была высока и стройна. Глаза светлы, взгляд глубок и мягок, черты лица чисты и нежны»
В патриархальной Москве Елизавета Федоровна пользовалась такой же популярностью, что и в столице. Публика испытывала к ней неподдельный интерес — стремилась попасть на прием или хотя бы оказаться в одном обществе. А вот Сергея Александровича, можно сказать прямо, не любили. Отмечали, что он совершенно не похож по характеру на своих братьев — царствующего государя Александра III и великих князей Владимира, Алексея и Павла.
Великий князь жил замкнуто, предпочитал большим компаниям одиночество и в народе прослыл человеком со странностями. Вдобавок в кругах русской аристократии ходили слухи о его нетрадиционной ориентации. Впоследствии эта тема нашла продолжение в мемуарах людей, которые лично знали дядю императора.
«Сергей Александрович был физически человек высокого роста, со стройным станом, но лицо его было бездушно, и глаза под белесыми бровями смотрели жестоко», — описывал генерал-губернатора французский дипломат, с 1914-го — посол в Москве Морис Палеолог.
«В моральном отношении Сергей Александрович обладал суровым и деспотическим характером; ум его был ограничен, образование скудно, зато у него была довольно сильная художественная восприимчивость»
После женитьбы он показывал себя подозрительным и ревнивым мужем: не допускал, чтобы его жена оставалась с кем-либо наедине, не позволял ей выезжать из имения одной, отслеживал ее переписку и чтение. Поговаривали, что Сергей Александрович запрещал Елизавете Федоровне читать даже «Анну Каренину» — из боязни, чтобы роман не пробудил в ней опасного любопытства или слишком сильных переживаний.
«Меня нечего жалеть, — заметила княгиня на сочувствие, выраженное одним из вельмож. — Несмотря на все, что обо мне говорят, я счастлива, потому что очень любима».
При этом окружающие видели, что великий князь постоянно критиковал свою избранницу в грубом и резком тоне, делал ей оскорбительные замечания, ничуть не смущаясь присутствием посторонних. Кроткая и послушная, она не пререкалась с ним и принимала все сказанное. Однажды Сергей приревновал супругу даже к Александру III, который, ощутив неловкость, впредь старался общаться со своей невесткой более сдержанно. Позже судачили, что Елизаветой Федоровной увлекся и сын государя, цесаревич Николай.
«Она источала дух идеализма»
Елизавета Федоровна была любезной хозяйкой на приемах в подмосковном Ильинском, где супруги поселились после переезда, но обращала внимание не только на высокопоставленных гостей. Большие средства княгиня тратила на множество дел благочестия и милосердия, на школы и искусства. Она устраивала в Ильинском ярмарки, а все собранные на них средства шли московским беднякам. Губернаторша также взяла на свое попечение институт для дочерей военнослужащих и жаловалась генералам, что руководство предъявляет много лишних требований к простым офицерским семьям. Те понимающе кивали и обещали разобраться.
«Удовлетворенная выпавшей на ее долю судьбой, чудо благородства и обаяния, сдержанная и бесхитростная, имевшая изящную фигуру и изысканные туалеты, она источала дух идеализма, таинственности и сладострастного очарования, что делало ее обладательницей всего того, что можно было пожелать в жизни»
В начале XX века интересы России на Дальнем Востоке столкнулись с японскими. Компромисс не складывался, и дело шло к конфликту, тем более что многие в Петербурге были совсем не против «немножко повоевать». Великая княгиня предчувствовала надвигающуюся войну, вздыхала с тревогой: «Совсем напрасно мы туда забрались».
«Елизавета Федоровна очень правильно определила настроение Москвы: войны не хотят, цели войны не понимают, одушевления не будет»
В ответ на комплименты по поводу точного понимания ситуации супруга градоначальника скромно говорила, что не занимается политикой и лишь «как обезьяна» заучивает все, что говорят кругом. Известие о начале войны многие восприняли позитивно — на улицы высыпали ликующие массы народа.
С началом боевых действий на Дальнем Востоке великая княгиня занялась организацией помощи фронту и устроила в Кремле мастерские по пошиву теплой одежды для военных. Из Москвы по железной дороге шли вагоны с продовольствием, обмундированием, медикаментами и подарками. Елизавета Федоровна отправляла солдатам походные церкви с иконами и всем необходимым для совершения богослужения. В то же время она на собственные средства сформировала несколько санитарных поездов.
Прибывавшие в Москву на этих поездах раненые могли найти приют в открытом Елизаветой Федоровной госпитале. По свидетельству фрейлины Евдокии Джунковской, княгиня часами сидела у коек, играя с солдатами в шахматы. После выздоровления они получали от нее открытки с приободряющими посланиями, наподобие такого: «Твоего веселого лица и заразительной улыбки очень нам недостает». Не оставались без ее внимания и семьи погибших — она помогала вдовам и сиротам.
Раненых и погибших при этом было много: русские войска терпели одно поражение за другим, и война с Японией показала неготовность Петербурга к серьезной кампании. Обстановка стремительно накалялась и вылилась в антиправительственные выступления.
В стране ощутимо запахло революцией
В начале 1905 года в Москве было неспокойно. Шли митинги и забастовки, а террористы-подпольщики охотились за чиновниками. Великий князь Сергей Александрович, при котором древняя столица России превратилась в один из наиболее развитых и благоустроенных городов Европы, стал лишь одной из многих жертв революционеров. Его гибель повлияла на судьбу Москвы и круто изменила жизнь Елизаветы Федоровны.
После трагедии все пошло будто бы по наклонной — и страшных происшествий вдова тоже избежать не смогла. В августе 1907 года под поезд, в котором ехала великая княгиня, подложили взрывное устройство.
Взрыв оказался слабым и не причинил вреда составу, а злоумышленников полиция так и не нашла. Случившееся всерьез встревожило московскую охранку — отныне за великой княгиней незаметно приглядывали филеры, выискивавшие вокруг подозрительных людей.
«Я прощаюсь с прошлым, с его ошибками и грехами»
По наблюдению Владимира Гурко, сподвижника Столыпина, великая княгиня была преисполнена повышенной религиозности, переходящей в мистицизм. После гибели мужа ее внутренний мир буквально перевернулся: Елизавета Федоровна отошла от мирских дел, посвятила свою жизнь духовному служению и благотворительной деятельности. Ей захотелось создать место, где можно было бы помогать нуждающимся, лечить, просвещать и развивать простых людей. Так на Большой Ордынке появилась Марфо-Мариинская обитель, которую горожане прозвали Белым ангелом Москвы.
«В Москве Елизавета Федоровна перешла в монашество. Какой чудесный, нецарственный акт — тем более со стороны бывшей лютеранки! Вот царственная женщина, убившая в себе плоть и воздвигшаяся духом!»
На самом деле великая княгиня не принимала монашеский постриг. Обеты, которые давали сестры милосердия в обители, были временными. Хотя они и вели монашеский образ жизни, по желанию вполне могли покинуть обитель и выйти замуж. По задумке Елизаветы Федоровны, в Марфо-Мариинской оказывалась и духовно-просветительская, и медицинская помощь, поэтому в нее входили больница, бесплатная аптека, столовая и приют для девочек-сирот. Насельницы посещали неблагополучные семьи, проживавшие в подвалах и грязных углах, и уговаривали родителей передать детей в обитель, где воспитанники получали образование и могли вырваться из беспросветной жизни. Немало юных душ оказались избавлены от гибели благодаря заступничеству и помощи Елизаветы Федоровны.
Через четыре года после потери супруга она продала все, что у нее было
Часть денег пошли на грандиозный проект, ставший делом всей ее жизни. О своих чувствах великая княгиня писала своему зятю Николаю II весной 1909 года и подчеркивала, что постриг в монахини, по ее мнению, для девушки может стать большим счастьем, чем выход замуж.
«Я как бы прощаюсь с прошлым, с его ошибками и грехами, надеясь на более высокую цель и более чистое существование»
Путь, избранный великой княгиней, многим ее современникам казался весьма необычным. Столь глубокие перемены, произошедшие в жизни еще достаточно молодой женщины, совсем недавно блиставшей на светских раутах, были не вполне поняты и приняты не только высшим светом, но и самыми близкими людьми. Даже Николай II поначалу воспротивился ее стремлению навсегда покинуть двор и посвятить себя служению людям.
«Распутин — посланец Сатаны»
Сестры не сидели в обители взаперти, постоянно посещая больных и бедных. Ездили они и в провинцию, где создавали благотворительные центры — подавали пример. Елизавета Федоровна жила во флигельке из трех комнат с простой мебелью, спала на топчане без тюфяка, подложив под голову пучок сена, — впечатляющий контраст по сравнению с роскошью Кремля и Ильинского.
Из больниц к Елизавете Федоровне присылали безнадежных больных, и она помогала скрасить их последние дни, превратив тем самым свою обитель в первый российский хоспис. Она принципиально не скрывала от умиравших их положения, напротив, старалась подготовить к смерти, внушая веру в вечную жизнь. Однажды к великой княгине привезли женщину, опрокинувшую на себя зажженную керосинку — тело несчастной представляло собой один сплошной ожог. Врачи махнули на обреченную рукой, а Елизавета Федоровна взялась за лечение и лично ежедневно делала перевязку, которая занимала более двух часов. Вонь от нагноений была настолько сильной, что сиделки падали в обморок. Несмотря на прогнозы медиков, женщина все-таки поправилась и встала на ноги. Ее выздоровление сочли настоящим чудом.
Все бедное население Москвы уважало настоятельницу Марфо-Мариинской обители, называя ее великой матушкой. Но в то же время разладились отношения Елизаветы Федоровны с родной сестрой, русской императрицей. Раскол произошел из-за Григория Распутина, которого великая княгиня не жаловала, а Александра Федоровна, наоборот, ему слепо верила и, как поговаривали, беспрекословно подчинялась. Они все реже общались, да и те редкие беседы, что происходили между ними, получались плоскими и холодными — в их отношениях не чувствовалось сердечности. В какой-то момент они вообще прекратили видеться, и каждая осталась при своем мнении о Распутине.
«В глазах Елизаветы Федоровны Григорий Распутин — не более как похотливый и святотатственный обманщик, посланец Сатаны»
«Между обеими сестрами происходили по его поводу частые пререкания, которые не раз ссорили их между собою. Другим поводом их несогласия служит взаимное желание превзойти одна другую в подвигах аскетизма и благочестия; каждая считает себя выше другой в знании богословия, в выполнении евангельских правил, в размышлениях о вечной жизни, в поклонении Христу», — добавлял свое видение ссоры сестер Палеолог.
«Немецкой шпионки здесь нет»
Начало Первой мировой взорвало размеренную жизнь Российской империи. Елизавета Федоровна еще сильнее расширила свою благотворительную деятельность, учредив пункты сбора помощи раненым. Когда великая княгиня выходила из обители, люди становились на колени, осеняли себя крестным знамением, целовали ее руки и край платья. Но пройдет всего несколько месяцев, и отношение к ней радикально изменится.
Елизавете Федоровне уже стукнуло 50, но, по наблюдению любовавшегося ею Мориса Палеолога, она сохранила всю свою былую грацию и гибкость — и под развевающимся покрывалом из белой шерстяной ткани была так же элегантна и прелестна, как до своего вдовства.
«Ее лицо поражает своей одухотворенностью. Тонкость черт, бледность кожи, глубокая и далекая жизнь глаз, слабый звук голоса, отблеск какого-то сияния на ее лбу — все обнаруживает в ней существо, которое имеет постоянную связь с неизреченным и божественным»
Военные неудачи и ухудшение обстановки в столицах провоцировали среди толпы самые невероятные слухи. Как и саму императрицу, ее сестру Елизавету Федоровну стали подозревать в сотрудничестве с Германией. Людей не убеждало в ее патриотизме даже то, что великая княгиня организовала лазарет и пункты питания.
В 1915 году в Москве начались пожары. Марфо-Мариинскую обитель взяли под усиленную охрану — кто-то запустил байку, что в подвале монастыря нашли секретный телефон, по которому Елизавета Федоровна общается с немцами. И простой народ охотно верил в подобную чушь.
В один из дней толпе удалось прорваться к обители: вышедшую навстречу настоятельницу, проводившую все время в покаяниях и молитвах, осыпали оскорблениями
«К ней, недавно столь популярной, явилась на Ордынку толпа женщин с криками и угрозами — крича, что у ней в Общине лечат раненых немцев, — писал в дневнике монархист Лев Тихомиров. — Великая княгиня вышла к толпе, приказала отворить все двери и сказала: "Идите и смотрите, кого мы лечим!" Те пошли и, понятно, не нашли немцев. Но поразительно само подозрение и такое падение доверия. Какими нетактичностями могла она разрушить свою нравственную связь с русским народом? Ее стали вообще бранить и подозревать».
Февральская революция стала глубоким потрясением для всех родственников Николая II: завершилось трехсотлетнее правление дома Романовых, император с императрицей, не говоря уже о великих князьях, стали простыми смертными. К некоторым из них сразу же проявили особый интерес карательные органы новой России. Елизавета Федоровна уведомила власти о своем признании Временного правительства и выразила желание остаться в стране и продолжать благотворительную деятельность.
Тем не менее к ней снова пришли. В начале марта 1917 года отряд революционных солдат окружил Марфо-Мариинскую обитель. «Где немецкая шпионка?» — галдели они. И вновь Елизавета Федоровна бесстрашно вышла к невменяемой толпе. «Немецкой шпионки здесь нет, — сказала она непрошеным гостям. — Это обитель. Я ее настоятельница».
Солдаты угрожали, что уведут бывшую великую княгиню с собой. Она отвечала, что готова, но хочет проститься с сестрами и получить благословение у священника. Когда Елизавета Федоровна в окружении вооруженных военных вошла в храм, насельницы, плача, упали на колени. Поцеловав крест, княгиня обернулась к солдатам и велела им сделать то же. Они повиновались, а затем, впечатленные ее спокойствием, вышли из обители, сели на грузовики и уехали.
Несколько часов спустя представители Временного правительства явились с извинениями. Они признались, что пока не могут пресечь анархию, и предложили настоятельнице ради безопасности вернуться в Кремль, однако она отказалась. Кайзер Вильгельм II уговаривал Елизавету Федоровну переехать в Германию.
Большевики после прихода к власти в октябре 1917-го не тронули Марфо-Мариинскую обитель, но в мае следующего года все же явились, чтобы арестовать настоятельницу вместе с ее келейницей Варварой. Тщетными оказались попытки патриарха Тихона добиться освобождения Елизаветы Федоровны. Вместе с кузеном великим князем Сергеем Михайловичем, князьями Иваном, Константином и Игорем, сыновьями великого князя Константина Константиновича и князем Владимиром Павловичем женщин держали в Алапаевске Пермской губернии. Через день после расстрела царской семьи, в ночь на 18 июля 1918 года, их оглушили и живыми сбросили в шахту, закидав ее гранатами и бревнами.
Местные жители следили за экзекуцией издалека. Когда большевики уехали, они подошли к шахте, из которой доносились стоны и молитвы, но не отважились помочь несчастным. После того как в город вошла армия адмирала Колчака, тела достали из шахты и провели расследование преступления. Выяснилось, что одни погибли мгновенно, а другие выжили и скончались позже от ранений и голода.
В 1981 году Русская православная церковь за границей канонизировала алапаевских мучеников. В 1992-м РПЦ причислила к лику святых великую княгиню Елизавету Федоровну и ее келейницу Варвару
***
«Елизавета Федоровна оставила по себе памятник такой светлый, христиански-радостный и кроткий, такой обаятельный по красоте замысла и исполнения, который так и говорит, что эта женщина — подлинная христианка, красивая душой и разумом, — констатировал московский служащий Никита Окунев в 1921 году. — Я думаю, что при устроении обители она потрудилась больше всех, внеся туда огромные средства, хозяйственность и изысканный вкус. И чем больше пройдет времени, тем более ее заслуга перед религией, страждущими и Москвой будет расти и вырастет в вечную ей добрую память!»
Прогноз Окунева подтвердился: со временем Елизавету Федоровну не только канонизировали, но и оценили как личность, которая внесла неоценимый вклад в историю российской благотворительности и подала такой пример отречения от мирских богатств ради помощи нуждающимся, что он кажется невероятным и сто с лишним лет спустя. Но невероятной прежде всего была она сама — иностранка, полюбившая Россию всей душой и посвятившая свою жизнь тем, кому в жизни повезло меньше.
