«Я испытываю чувства лишь к человеческим женщинам» Фантазии и пьяные обезьяны: чем удивляют новые рассказы Мураками?

На русском языке выходит новый сборник рассказов Харуки Мураками «От первого лица». Он состоит из восьми текстов, в которых, как это часто бывает у Мураками, фантастика и реалистичность смешиваются до полного неразличения. С разрешения издательства «Эксмо», «Лента.ру» публикует фрагмент текста.

ИСПОВЕДЬ ОБЕЗЬЯНЫ ИЗ СИНАГАВЫ

В начале одиннадцатого ко мне в номер «Скалистое взморье» явилась обезьяна с двумя бутылками пива на подносе. (Как и она, я не мог взять в толк, откуда такое название: действительно, как между собой связаны скалистое взморье и убогая комнатка, больше похожая на чулан?) Помимо бутылок пива на подносе были открывашка, два бокала, пакетики сушеного кальмара и рисовых крекеров с арахисом. А обезьяна толковая, соображает, подумал я.

Теперь она была в одежде — плотной рубашке с длинными рукавами и надписью «I♥NY» на груди и серых трикотажных рейтузах. Скорее всего, кто-то подарил ей то, из чего выросли дети.

Стола в комнате не было, и мы уселись на тонкие подушки спинами к стене. Обезьяна откупорила пиво и разлила по бокалам. Мы молча чокнулись.

— Благодарю за угощение, — произнесла обезьяна и со вкусом глотнула холодное пиво. Я тоже отпил. Признаться, странное это ощущение: сидя бок о бок с обезьяной, пить с нею пиво. Но к такому, видимо, привыкаешь.

— Все-таки пиво после работы ни с чем не сравнится, — произнесла обезьяна, вытирая рот шерстистой тыльной стороной ладони. — Как обезьяне случай неспешно попить вот так пива мне выпадает нечасто.

— Прямо здесь и живешь?

— Да, стелю себе матрас на чердаке. Иногда мыши бегают, так что покоя совсем нет, но я же макак, поэтому уже спасибо за кров и трехразовое питание. Условия не райские, но все-таки...

Обезьяна допила бокал, и я подлил еще.

— Большое спасибо, — вежливо поблагодарила она.

— Тебе приходилось жить не с людьми, а с товарищами… в смысле, с другими обезьянами? — поинтересовался я. Мне многое хотелось у нее узнать.

— Да, несколько раз, — ответила она, чуть помрачнев. Морщины в уголках глаз у нее стали глубже, будто сложились гармошкой. — Однажды вышло так, что меня прогнали из Синагавы и насильно отвезли в горы Такасаки. Первое время казалось, что я заживу там спокойно, но не тут-то было. Как ни верти, а меня воспитали люди, университетский профессор с супругой. И с другими обезьянами, хоть они мне и собратья, у меня не возникло духовной связи. Общение у нас не задалось, разговаривать с ними особо не о чем. Они все издевались и подтрунивали надо мной, придирались к моему произношению. Самки при виде меня хихикали. А обезьяны очень чутко реагируют, если что-то не так. Для них мои поступки выглядели комично или вызывали неприязнь и раздражение. Мне такая жизнь стала невмоготу, и однажды я покинул стаю. Превратился в «одинокого волка».

— Несладко приходилось?

— Да уж… Помощи ждать не от кого. Нужно самому отыскивать себе пропитание. Но, с какой стороны ни взгляни, самое мучительное — дефицит общения. Не поговоришь ни с обезьянами, ни с людьми, одиночество невыносимо. Конечно, в горах Такасаки бывает много людей, но не мог же я ни с того ни с сего заговорить с первым встречным. Это бы вызвало дикую панику. Так я и стал одиночкой, не прибившись ни к обществу людей, ни обществу обезьян. Ни то ни се. Временами приходилось очень тяжко.

— И Брукнера не послушаешь…

— Ох, а с тем миром вообще ничего общего, — ответила обезьяна из Синагавы и вновь отхлебнула пива.

Я внимательно следил за ее лицом. Само по себе оно было красным от природы — и от пива краснее не становилось. Наверное, обезьяна умеет пить — а может, у них от спиртного просто лица не краснеют.

— Но больше всего терзали мою душу отношения с женщинами.

— Вот как? — удивился я. — Отношения с женщинами? В каком это смысле?

— Говоря попросту, самки обезьян меня нисколько не возбуждают. Случаев мне выпадало предостаточно, но, если честно, я так и не собрался с духом.

— Партнерши-самки, выходит, не пробудили желания, хоть сам ты — обезьяна?

— Именно. Пусть мне и неловко в этом признаваться, с какого-то времени я стал испытывать чувства лишь к человеческим женщинам.

Я молча допил то, что было у меня в бокале. Затем открыл пакет с рисовыми крекерами и арахисом и зачерпнул горсть.

— Вообще-то неловко это может быть.

— Да, на самом деле это очень неловко, ведь у меня обезьянье тело. Как можно ожидать, что человеческая женщина откликнется на мои потребности? Да и генетически это неверный шаг.

Я молча ждал продолжения. Обезьяна тщательно почесала за ухом, потом заговорила вновь:

— Поэтому, чтобы давать выход неутоленным чувствам, я вынужден был применять другой способ, мой собственный.

— Другой способ? Это какой же?

Морщина между обезьяньими бровями углубилась, а красное лицо, как мне показалось, чуть помрачнело.

— Вы не поверите, — ответила обезьяна. — Точнее, вряд ли поверите: но с некоторых пор я начал похищать имена женщин, которые мне нравились.

— Похищать имена?

— Да. Не знаю, почему, но у меня с рождения имелась такая особая способность. Стоит захотеть — я и могу похитить и присвоить чье-нибудь имя.

В моей голове вновь завихрилось смятение.

— Ничего не понимаю, — сказал я. — Ты похищаешь чье-то имя, и этот кто-то своего имени полностью лишается?

— Нет, такого, чтобы человек лишился имени полностью, не бывает. Я похищаю лишь частицу имени, кусочек. Случается так, что имя становится легче по весу, уменьшается его толщина. Например, стоит солнцу спрятаться за тучку — и на столько же блекнет на земле человеческая тень. Бывает так, что человек сам никак не замечает этой потери, а просто ощущает некую странность.

— Но ведь есть и такие, кто замечает это сразу? Что часть их собственного имени похищена?

— Да, конечно, есть и такие — скажем, порой не могут вспомнить свое имя. Можете себе представить, насколько это неудобно и хлопотно. Бывает, свое имя перестают считать своим и в результате иногда случается нечто вроде кризиса самоопределения. И в таком виноват один я — это же я похитил имя того человека. Мне правда бывает стыдно, меня терзают муки совести. Однако понимая, что так делать нельзя, я не могу не воровать. Я не оправдываюсь — делать это мне велит допамин. Как будто голос звучит: «Ну что, давай, кради имя! По закону ты чист».

Скрестив руки на груди, я некоторое время смотрел на обезьяну. Допамин? Наконец, я промолвил:

— Выходит, ты похищаешь имена только женщин, которых любишь или хочешь?

— Именно. Не намерен я бесчинствовать и воровать имена всех подряд без разбору.

— И сколько имен ты уже похитил?

Скроив очень серьезную гримасу, обезьяна принялась считать, загибая пальцы. При этом она что-то бубнила себе под нос. Затем подняла взгляд и сказала:

— Всего семь человек. Я похитил имена семи женщин.

Навскидку трудно оценить, много это или мало. Тогда я спросил у обезьяны:

— И как ты это делаешь, можешь объяснить?

— Могу. В основном — силой воли. Сосредоточиваюсь, коплю психическую энергию. Но этого мало — мне нужно что-то материальное, с написанным именем этого человека. В идеале — удостоверение личности или водительские права, сойдут студенческий билет, медицинская страховка, паспорт. Еще именные жетоны могут сгодиться. В общем, необходимо заполучить конкретную вещь. Их я, как правило, ворую, иного не остается. Я же обезьяна, а проникать тайком в квартиры, где никого нет, мы умеем. Обшариваю все внутри, нахожу что-нибудь подходящее с именем и забираю с собой.

— Значит, ты похищаешь имена нужных тебе женщин при помощи предметов с их именами и силы воли?

— Вот именно. Долго и пристально всматриваюсь в написанное имя, собираю в одну точку все свои чувства и мысленно впитываю имя любимой. На это требуется много времени, расходуется немало и нравственных, и физических сил, но в итоге так или иначе все удается, и часть этой женщины становится частью меня. Вот так безопасно я и удовлетворяю свою влюбленность, которой иначе некуда деться.

— Без плотских утех?

Обезьяна уверенно кивнула.

— Я обезьяна, однако ничего неподобающего себе не позволяю. Мне вполне достаточно присвоить имя любимой женщины. Хоть это некое сексуальное извращение, но вместе с тем — и безгранично чистый платонический акт. И я могу просто тихо любить это имя, которое хранится в глубине моего сердца. Словно нежный ветерок, украдкой проносящийся над равниной.

— Да уж, — восторженно промолвил я. — В каком-то смысле это, пожалуй, можно назвать безупречной романтикой.

— В каком-то смысле это, пожалуй, и есть безупречный любовный роман. Однако, вместе с тем — и безупречное одиночество. Можно сказать, две стороны одной монеты. Они так плотно спаяны, что их вовек не разделить.

Наш разговор на этом иссяк. Дальше мы молча пили пиво, закусывали его сушеным кальмаром и рисовыми крекерами с арахисом.

— А теперь что ж, имена больше не крадешь? — спросил я.

Обезьяна кивнула. Затем вцепилась пальцами в жесткую шерсть у себя на руке, словно бы проверяя, и вправду ли она до сих пор обезьяна.

— Нет, больше не краду. Перебравшись сюда, я дал себе зарок навсегда порвать с дурным прошлым. И моя ничтожная обезьянья душа обрела наконец покой. Здесь я веду размеренную жизнь, однако бережно храню в сердце имена тех семи женщин, какие заполучил до сих пор.

— Это хорошо, — сказал я.

— Не сочтите за нахальство, но позвольте поделиться скромным суждением невежды о любви.

— Разумеется, — ответил я.

Обезьяна несколько раз моргнула. Ее длинные ресницы колыхнулись вверх-вниз словно листья веерной пальмы от дуновения ветра. Затем обезьяна медленно сделала вдох — так глубоко вдыхает прыгун в длину перед разбегом.

— Я считаю, что любовь — топливо, необходимое нам для продолжения жизни. Любовь когда-нибудь да закончится — или же перестанет приносить плоды. Пусть она иссякнет, пусть утратит свою силу, но можно продолжать хранить память о тех, кого мы любили. Память, в свою очередь, станет для нас ценным источником тепла. Без него сердце человека — разумеется, и обезьяны тоже — превратится в заброшенную бесплодную пустыню, где свирепствует лютый холод. И тогда всему конец. Над этой равниной, лишенной солнечного света, не взрастут ни цветы спокойствия духа, ни деревья надежды. И я бережно храню вот в этом сердце… — обезьяна приложила ладонь к своей мохнатой груди, — …имена тех семи красавиц, которых любил прежде. Они для меня — такое топливо, мой собственный скудный источник тепла, что согревает меня холодными ночами, чтобы я смог прожить остаток своей жизни.

После этих слов обезьяна вновь хмыкнула и несколько раз качнула головой.

— Однако… эк меня занесло. «Судьба обезьяны». И смех, и грех. Хе-хе...

Перевод с английского Андрея Замилова