В издательстве «Яуза» вышла книга «Записки странствующего репортера. От Донбасса до Амазонки» писателя и журналиста Игоря Ротаря. На ее страницах перед читателем развернулась настоящая географическая мозаика — Россия и постсоветское пространство, Восточная Европа и Балканы, США и Латинская Америка, Африка и Афганистан, Ближний Восток и Карибы. Военный репортер Игорь Ротарь работал в большинстве горячих точек мира и не раз оказывался на волосок от смерти: в Чечне пил чай с террористом Шамилем Басаевым, а в Aфганистане моджахеды приняли его за диверсанта. Однако опасные приключения — не единственная страсть Ротаря. Он путешествует по отдаленным, непокоренным цивилизацией регионам мира: он бродил по саванне с масаями в Aфрике, жил среди индейцев Амазонки и Анд. В его новой книге много «охотничьих рассказов», ведь бандиты, джунгли и войны — неотъемлемая часть жизни автора. Путешествия Игоря Ротаря совпали с глобальными переломами современной истории, он был очевидцем многих судьбоносных событий. С согласия автора «Лента.ру» публикует отрывки из его книги.
Как-то в одной из автомастерских американского Сан-Диего я обратил внимание на диковато-мрачный взгляд рабочего.
— Вы родом из Aфганистана? — уверенно спросил я и получил утвердительный ответ.
В Афганистане мне не раз приходилось наблюдать необычное поведение местных жителей. Как-то я в шутку надел на голову в виде чалмы купленный на рынке платок — в таком головном уборе ходят многие в стране. Увы, охраннику мой внешний вид не понравился. Он направил на меня aвтомат и стал что-то бешено кричать. За меня вступились афганские постояльцы отеля, объяснившие мне, что вооруженный швейцар «просто шутит».
В другой раз я шел вечером мимо автобазы, и, по-видимому, сторож решил, что я приехал в Афганистан, чтобы воровать запчасти. Он направил на меня автомат и, вполне возможно, выстрелил бы в меня, если бы за меня не заступились прохожие. Самое забавное, что мне опять же объяснили, что сторож шутит.
Кстати, очень наивно думать, что только талибы являются поборниками строгого следования нормам шариата в общественной жизни. Так, в 2001-м, сразу же после начала натовской операции в Aфганистане, я побывал в воинских частях воюющих с талибами боевиков «Северного альянса». Все их полевые командиры твердо считали, что Aфганистан и при новой власти должен оставаться исламским государством. Как и талибы, они верили, что музыка должна быть запрещена, и воспринимали женщин как людей второго сорта.
Показательно и мое посещение в 2009 году женской школы в контролируемом немецкими войсками городе Кундуз. Когда я в нее вошел, и школьницы, и учительницы бросились врассыпную. Они не хотели фотографироваться и пытались закрыть лицо. «Мои ученицы боятся, что снимки их открытых лиц появятся в газете, а это почти бесчестье. Увы, в нашем обществе сохраняются такие чудовищные предрассудки!» — пожаловалась мне директор женской школы Кундуза, учительница математики Маштун Негзат.
Афганская таджичка Маштун производила впечатление очень энергичной и эмансипированной женщины, что для афганской провинции совсем нетипично. Она напомнила тип «хорошей учительницы-энтузиастки» из соседнего Таджикистана времен СССР. Меня директор приняла очень радушно; мне показалось, что ей хотелось пообщаться с иностранцем, который, в отличие от местных мужчин, не считает женщину человеком второго сорта.
По мнению Негзат, главная проблема все-таки не в талибах, а «в головах у афганцев».
По ее словам, в кафе женщин никогда не обслужат в общей комнате, им полагается есть в отдельном помещении. Кроме того, им запрещено пользоваться мобильными телефонами — на девушку с трубкой на людях будут смотреть как на проститутку.
То, что Крым (я был на полуострове в 2019-м) — не совсем обычный регион России, я ощутил еще в Москве. Так, мои попытки купить билет в Симферополь через западные интернет-агентства были безуспешны: сайты просто не реагировали на слово «Симферополь». Новые проблемы возникли в крымском аэропорту — местный банкомат отказался принимать мою кредитку. Я было не на шутку занервничал, но выяснилось, что все не так уж и страшно. Оказалось, я наступил на те же грабли, попытавшись использовать американскую карточку. С российской же я снял деньги без проблем.
Обычные российские телефонные сети также работали в этом странном месте только в режиме роуминга, и мне пришлось купить местную симку. «Это вам не материк! Привыкайте: здесь многое отличается от обычной России!» — огорошил меня работник салона мобильной связи. Как выяснилось, «материком» местные жители после Крымской весны называют «некрымскую» Россию.
Столица Крыма Симферополь прекрасна своей неприкрытой провинциальностью: на балконах обшарпанных домов 50-х годов прошлого века местные жители вывешивают белье и российские флаги, в городе очень зелено, а на многочисленных бульварах прогуливаются мамаши с детьми.
Жизнь столицы Крыма размеренная и неторопливая. О событиях недавних лет напоминает памятник вежливым людям у здания Крымского парламента, а также монумент «доблестным сынам Отечества», защищавшим Россию от битвы на Чудовом озере до Крымской весны. Погуляв по городу, я отправился в Алушту.
Как только я очутился там, мне показалось, что я перенесся в Советский Союз. Большинство домов отдыха были построены еще в советское время и очень мало изменились с тех пор. На очень примитивных, грязноватых пляжах люди лежали буквально через каждый метр, играла громкая музыка.
Впрочем, на этом сходство с СССР заканчивалось. В небольших частных гостиницах-особняках можно было снять вполне приличный номер за 2,5–3 тысячи рублей, а в многочисленных местных ресторанах вполне вкусно поесть тысячи за полторы.
«В 2013 году Крым посетили шесть миллионов туристов, в 2014-м — только 4,4 миллиона, а сейчас мы вновь вышли на уровень 2013 года. Если до присоединения Крыма к России большинство туристов были гражданами Украины, то сейчас это граждане России. Украинские туристы были менее мобильны, они были четко ориентированы на пляжный отдых. Среди них было не так мало “рогулей”, которые без всяких преувеличений приезжали со своей картошкой. Российский турист больше настроен на познавательный отдых, он не останавливается только на побережье, а ездит по всему полуострову. Изменилась и география морских курортов. Раньше туристов в Керчи практически не было, но после открытия моста рядом с этим городом стало отдыхать множество людей. Можно сказать, что теперь туристы более равномерно распределяются по всему полуострову», — говорит мне председатель ассоциации малых отелей Крыма Наталья Пархоменко.
К слову сказать, как бы цинично это ни звучало, депортация в Узбекистан имела для крымских татар и свои плюсы. Так, сегодня крымские татары охотно готовят и едят узбекскую пищу, в их культуру прочно вошли многие элементы узбекского быта. Причем сегодня этот народ, чтобы завлечь туристов, подчеркивает свою «восточность» с помощью узбекской «экзотики». Так, например, топчаны, рядом с которыми сидишь на корточках, уже нехарактерны для татарских домов (там, как и в России, сидят на обычных стульях). Интересно, что в Узбекистане крымские татары, как правило, дистанцировались от коренного населения и общались больше с русскими, в Крыму же, чтобы подчеркнуть свою инаковость, напротив, используют элементы узбекской культуры.
К тому же среди возвратившихся из ссылки татар очень много полукровок (один из родителей — узбек). Более того, под видом возвратившихся после депортации крымских татар в Крым под шумок приехало много узбеков, таджиков и турок-месхетинцев. То есть получается, что, вернувшись домой, крымские татары захватили с собой кусочек Средней Азии. Впрочем, одно явное отличие от Узбекистана в татарских районах Крыма все же есть: здесь повсюду встречаются кофейни, где варят отличный кофе по-турецки.
Когда я попал в Грозный при Рамзане Кадырове, этот украшенный небоскребами, изобилующий роскошными зданиями город было просто не узнать. Центр напоминал наиболее ухоженные и богатые города Западной Европы, пожалуй, лишь с одним отличием: в очень неплохих и разнообразных местных ресторанах не подавали спиртного.
Не так много лет назад центр города был разрушен почти до основания, Грозный прозвали новым Сталинградом, и почти все эксперты склонялись к тому, что восстановить его невозможно, лучше построить столицу на новом месте. Тем не менее Рамзан не только восстановил Грозный, но и уничтожил в нем все следы недавней войны.
Да что там Грозный! По всей республике проложены роскошные автомобильные трассы, строятся великолепные торговые и культурные центры. Да, конечно, во многом это объясняется дотациями, но не только. В Крым Москва тоже впихивает огромные суммы, но там успехи значительно скромней.
«Все это, разумеется, стало возможно благодаря российским деньгам, значительным бюджетным средствам, вот уже много лет используемым для восстановления Чечни. Но сами по себе российские деньги еще ничего не объясняют: мы видели это в случае Южной Осетии, где сотни миллионов, выделенных Москвой, просто испарились — наверняка куда-нибудь в Швейцарию или на Кипр. Дело в том, что Рамзан заставляет деньги работать», — рассуждает побывавший в «кадыровской» Чечне американо-французский писатель Джонатан Литтелл. Более того, Кадыров заставляет чеченцев инвестировать сбережения именно в чеченскую экономику.
О культе чеченского президента и его отца не писал только ленивый. Отмечу только, что профессия художника сегодня стала одной из самых прибыльных в республике: портреты Кадыровых можно видеть на въезде в каждое чеченское село, а приближенные чеченского президента ездят на машинах с номерами КРА (Кадыров Рамзан Ахматович); говорят, милиция такие автомобили не имеет права останавливать.
Женщинам-служащим государственных учреждений запрещено появляться на работе с непокрытой головой. Тот же запрет распространяется и на учащихся. По сути, в Чечне де-факто действует полиция нравов: гвардейцы Кадырова следят, чтобы женщины ходили в платках, а мужчины не отпускали длинные волосы. Сейчас на улицах чеченских городов уже не встретишь «неправильно» одетую девушку или патлатого парня, но вот мусорить люди не перестали. И с этим тоже борются. Так, на мечетях можно увидеть надписи: «За мусор — штраф и физическое наказание!»
Македонская таможенница смотрит на меня с откровенным удивлением: «Вы твердо решили идти в Албанию?! Ну что ж, желаю удачи!»
На албанской стороне пограничник пожал мне руку и показал на здоровенного мордоворота: «Лучший таксист. Довезет до города». «Лучший таксист» запросил где-то в десять раз больше реальной цены. Атмосфера напомнила мне Москву начала 90-х. Я решил не баловать водителя-вымогателя и пошел в албанский город Поградец пешком — благо до него было всего-то три километра. Но уже минут через пять меня подобрал крестьянин на телеге.
Первое впечатление от Поградеца было шокирующим: развалины домов, свалки мусора, костры с греющимися возле них людьми. Забавно, что в этой клоаке повсюду попадались бильярдные: при Энвере Ходжи бильярд был запрещен, и теперь албанцы отрывались по полной. По-английски здесь никто не говорил, но мне удалось понять, что все гостиницы, указанные в моем путеводителе, были разрушены во время беспорядков после банкротства финансовых пирамид в 1997 году (я приехал в Албанию в 2000-м).
В итоге я остановился в частном доме в деревеньке недалеко от Поградеца. И почти сразу же выяснил, что попал в не слишком безопасную страну. Оружие для защиты от бандитов здесь было в каждом доме. Как раз в ту ночь, когда я гостил в селе, неожиданно началась стрельба. Хозяин, посокрушавшись по поводу «этого хулиганства», вдруг сам вытащил автомат и начал палить в темноту. Вскоре в деревне стреляли уже из каждого дома.
Из Поградеца я отправился в Тирану, где познакомился с симпатичным старичком Исмаилом, бывшим министром железнодорожного транспорта Албании.
Исмаил учился в московском МИИТе, и по его окончании получил столь престижную должность. Побыть министром молодому человеку удалось совсем недолго. Энвер Ходжи рассорился с СССР, а Исмаил и еще несколько его друзей, обучавшихся в СССР, решили написать албанскому лидеру письмо с объяснениями, почему ссора с Советским Союзом — ошибка.
Увы, закончить послание они не успели, их посадили раньше. Исмаил просидел в тюрьме больше 20 лет, сегодня он бесплатно (из любви к России) водит по Тиране российских журналистов.
В целом мой новый знакомый был хорошим гидом. Единственное, что слегка огорчало, так это его перемены настроения. Он часто рассказывал, как в тюрьме его ударил охранник, и при этом плакал.
Кстати, не только Исмаил, но и почти все пожилые албанцы любят Россию. Люди старшего поколения учили русский язык в школе (он был основным среди иностранных даже после разрыва дипломатических отношений с СССР), и практически каждый албанец стремился продемонстрировать в беседе с русским знание языка Пушкина.
Правда, обычно дело ограничивалось всего лишь парой-другой фраз и декламированием стихотворения — как правило, «О советском паспорте» Владимира Маяковского.