«Климатическая повестка стала ключевой» О растущем интересе бизнеса к климатическим проблемам и приоритетах на ближайшую перспективу

В 2021 году в России должен быть принят Закон об ограничении выбросов парниковых газов и утверждена стратегия социально-экономического развития Российской Федерации с низким уровнем выбросов парниковых газов до 2050 года. Ответственный секретарь комитета РСПП по климатической политике и углеродному регулированию Сергей Твердохлеб в интервью «Ленте.ру» рассказал об актуальных вопросах климатической политики и к чему сегодня готовится российский бизнес.

Российский союз промышленников и предпринимателей регулярно выступает с позицией по вопросам климатической политики. Поясните, пожалуйста, в чем ее суть?

Сергей Твердохлеб: Если коротко, консенсус базируется на нескольких простых принципах. Во-первых, мы согласились с тем, что глобальные климатические изменения — это объективная реальность, они влияют на экономику и социальные процессы. Во-вторых, мы понимаем, что целый ряд стран использует климатическую повестку для реализации экономических задач, передела рынков и перенаправления финансовых потоков. В-третьих, нам нужно срочно изучать варианты адаптации к климатическим изменениям применительно к тем отраслям, бизнесам и сферам жизни, которые они затрагивают. В этой связи российским предпринимателям нужно выработать общую стратегию, которая позволила бы, с одной стороны, снизить существующие риски, а с другой — помогла бы максимально использовать те значительные климатические активы, которые есть у нашей страны, отстаивать свои интересы и добиваться тех выгод, которые можно извлечь и для нашей страны в целом, и для бизнеса.

Под климатическими активами вы подразумеваете наши леса?

Не только, но, конечно, их роль огромна. По лесным площадям Россия занимает первое место в мире: 22 процента лесных массивов принадлежат ей. Сейчас нужно правильно посчитать и сами леса, и их поглощающий потенциал.

Когда несколько лет назад в РСПП мы начали заниматься этими вопросами, про леса и их ключевое влияние никто не говорил. В российском кадастре значилось, что лесонасаждения ежегодно поглощают менее 450 миллионов тонн СО2. Всех эта цифра устраивала.

Начиная погружаться в эту тему, мы провели нехитрые исчисления, чтобы выяснить, как соотносится площадь лесов, объемы поглощения парниковых газов с такими же показателями в разных странах. Обнаружили удивительную картину: лесная Россия поглощает на один гектар в два-пять, а то и десть раз меньше СО2, чем другие государства.

Мы начали консультации со специалистами и обнаружили, что сразу несколько научных школ показывают совершенно иные цифры, отличные от тех, что попадают в отчетность. Стали глубоко погружаться, изучать и сравнивать методики, смотреть, сколько леса выросло за последние 30-40 лет. И наши совместные с учеными и профильными госорганами усилия не пропали даром. Как я уже сказал, в начале 2010-х годов поглощение экосистемами оценивалось менее чем в 450 миллионов тонн. А если мы посмотрим последний Национальный кадастр выбросов и поглощения парниковых газов, на ту же дату стоит уже другая цифра — более 720 миллионов тонн. И сделано это было за счет обоснованных научных корректировок. Причем это далеко не предел. Недавно Минприроды на основании предложений ученых скорректировало методику подсчета, завершен первый цикл государственной инвентаризации лесов, запущен большой научный проект по исследованию леса из космоса. И все эти усилия в совокупности выводят нас на цифру, которую через несколько лет мы сможем показать и, надеюсь, доказать (отдельная нетривиальная задача): не менее 900 миллионов тонн СО2 ежегодно поглощают российские леса, а скорее всего — и более миллиарда тонн!

Мы не изобретали свою методику подсчета?

Нет, конечно, тем более что там достаточно простые очевидные критерии, а не высшая математика. Главное — продемонстрировать инструменты сбора данных и их прозрачность. Тем не менее проделать серьезную научную работу все равно придется. И в этом смысле досадно, что тема подсчета поглощающей способности лесов становится все более политизированной. Наши контрагенты понимают, насколько это мощный климатический актив для России, и, в общем, заинтересованы в его максимальном сокращении и преуменьшении.

Для чего им это?

Этот козырь дает возможность нашей стране осуществлять более дешевые климатические проекты. Поэтому сейчас один из вызовов для дипломатии заключается в том, чтобы защитить российские интересы социально-экономического и экологического развития в ходе предстоящей в ноябре климатической конференции ООН в Глазго. Там будет обсуждаться механизм реализации 6-й статьи Парижского соглашения по климату. Это то, что реально всех интересует, ради чего ломаются копья. Если коротко, суть в следующем: как зарабатывать на климатических проектах и по максимуму использовать их потенциал для снижения эмиссий странами и компаниями?

Попытка договориться по этому вопросу была предпринята на предыдущей конференции в Мадриде, но тогда ничего не получилось, и все просто переругались. Сегодня есть понимание, что надо искать консенсус, но процесс все равно простым не будет.

Не менее серьезные дискуссии будут вокруг того, как учитывать лес и поглощения вообще. Главный вызов для нас — добиться того, чтобы российские леса учитывались без искусственных, придуманных ограничений. Это принципиально, потому что сейчас РФ находится на четвертом месте в мире по выбросам парниковых газов, а в результате пересчета, на котором мы настаиваем, она может оказаться во второй десятке крупных эмитентов! Есть ради чего стараться. При этом мы понимаем, что контрагенты настроены скептически: у вас лес какой-то не такой, много поглощать не может.

Российский бизнес готов заниматься выращиванием и сохранением леса?

Бизнес активно интересуется такими возможностями. Пока реально в работу включились всего несколько компаний, чтобы потренироваться, наработать необходимый опыт. Но пока нет нормативной базы, это не может быть по-настоящему масштабной историей, встроенной в глобальные экономические процессы. Логика действий здесь какая? Сначала должен появиться закон об ограничении выбросов парниковых газов, который вот уже несколько лет никак не могут принять. В нем будут сформулированы основные понятия: что такое климатический проект, что является его результатом, кто и как оценивает результаты. Когда закон примут, будут принимать подзаконные нормативные акты. Появятся верификаторы, которые считают и проверяют все цифры, валидаторы, подтверждающие, что это эффективный проект, а не набор пиар-деклараций. Как результат — все климатические проекты, прошедшие экспертизу, попадут в официальный реестр, их результатами можно будет обмениваться.

Это — на российском уровне, но и на международном похожая ситуация: пока не приняты правила реализации 6-й статьи Парижского соглашения, что бы ты ни сократил и ни поглотил, не очень понятно, куда с этим идти, как передавать результаты проектов между странами. А для бизнес-деятельности необходимо, чтобы все усилия засчитывались, чтобы сокращенные углеродные единицы можно было как-то использовать. Хотя, справедливости ради, добровольные и не связанные с государственными соглашениями системы учета результатов климатических проектов в мире уже возникают и функционируют, но это разобщенные активности, которые необходимо увязать в единую систему.

После принятия закона в России наконец займутся спасением лесов?

Это одно из возможных и важных направлений. Для нашей страны самое перспективное — привести в порядок управление уже существующими лесами. Завершенный первый цикл инвентаризации показал: в некоторых регионах количество лесных запасов существенно увеличилось. Например, в Тверской и Псковской областях леса оказалось на 20-30 процентов больше, чем отражено в официальной статистике. Это то, что выросло с конца 80-х годов. Росло как на землях лесного фонда, так и на территориях сельхозугодий, где ничего толком не учитывается. И это действительно леса, ими надо нормально заниматься, кто-то должен с какой-то периодичностью их обходить или облетать. Мы очень внимательно смотрим на возможность создания лесопожарных станций. Во-первых, спасаешь национальное достояние, во-вторых, сокращаешь количество всякой гадости, которая выбрасывается в атмосферу в результате пожаров. Ну и, в-третьих, обустроить такую станцию и за счет этого снизить эмиссию парниковых газов на порядки дешевле, чем, например, сокращать выбросы за счет внедрения солнечной или ветряной энергетики. В наших условиях это более эффективные подходы.

Какие еще климатические проекты рассматривает отечественный бизнес?

Спектр этих проектов достаточно широк, их более двух десятков. Например, серьезный эффект достигается за счет замещения (закрытия) старых неэффективных котельных и переподключения потребителей к большому источнику тепла — ТЭЦ.

Коэффициент полезного действия тепловых станций очень высок — порядка 80-85 процентов. Для сравнения: на самых современных станциях, где производится только электроэнергия, он достигает максимум 45 процентов, а чаще бывает ниже. Плюс когда идет переподключение к ТЭЦ, строится новая эффективная тепломагистраль, существенно снижаются потери при передаче тепла. И все это положительно влияет на снижение эмиссии парниковых газов.

Большой потенциал существует в строительстве: при внедрении новых энергоэффективных технологий в разы сокращаются теплопотери, требуется меньше ресурсов для отопления. Во многих странах это сегодня главные климатические проекты. Также ряд крупных программ реализуется в нефтегазовом секторе. Это и повышение эффективности при добыче, и утилизация попутного нефтяного газа, и сокращение потерь при транспортировке. Много вариантов сокращения парниковых газов существует в сельском хозяйстве, в использовании удобрений. Хороший эффект даст электромобилизация, а также перевод транспорта на газомоторное топливо и сжиженный газ. И все это можно будет использовать как эффективный климатический проект и получить подтверждение, что ты сократил такое-то количество выбросов парниковых газов.

Вы наверняка изучали климатические стратегии других стран, смотрели на положительный опыт. Есть образец для подражания?

Такого образца нет и не может быть. Я смотрел свод очень качественного анализа национальных низкоуглеродных стратегий, который подготовил Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН. Вообще климатические стратегии сегодня есть у трех-четырех десятков самых разных государств, от маленьких островных до таких гигантов, как Китай и Япония. При этом обычно они называются нейтрально: «Стратегия зеленого будущего», «Стратегия перехода в XXII век», и это симптоматично. Все страны стремятся использовать исключительно свои сильные стороны и национальные особенности, структуру экономики. Поэтому общее для всех, пожалуй, только то, что в ногу себе никто не стреляет, все вырабатывают и защищают такие программы сокращения эмиссии, которые отвечают национальным интересам. Приведу пример: Новая Зеландия, безусловный климатический лидер, объявила о стремлении к углеродной нейтральности к 2050 году, но без учета тех парниковых газов, которые производит сельское хозяйство. А мы все знаем, что Новая Зеландия — лидер животноводства и заметный поставщик говядины на мировой рынок. Или возьмем Великобританию, которую уж точно никто не упрекнет в недостаточном внимании к климатическим проблемам. Объявляя свои цели, она выводит за скобки международное судоходство и авиацию, которые крайне важны для островной экономики. Таких нюансов много. Китай перед обнародованием стратегии провел масштабные исследования и заявил, что к 2060 году «будет стремиться к углеродной нейтральности». И здесь каждое слово очень важно. При этом официально до 2030 года Китай предполагает достичь пика выбросов, то есть по-прежнему наращивать их, что подкреплено конкретными планами развития экономики.

У России свои цели и своя стратегия, учитывающая суровый климат и протяженность территории, жителей которой нужно обогреть зимой. К этому стоит добавить объемы топлива для перевозки людей и грузов по нашим обширным просторам, учесть связанные с этим корректирующие коэффициенты.

Вообще нужно понимать, что вызов для России заключается в том, что новые климатические задачи наложились на нерешенные экономические и социальные проблемы. Это и необходимость модернизации устаревшей инфраструктуры, и восстановление здравоохранения, и борьба с бедностью. Это и реальная экологическая проблематика, когда надо бороться не с безвредным для природы и человека углекислым газом, а с реальными загрязнениями. Поэтому задачи нужно объединять, добиваться снижения эмиссии, например, меняя ветхие коммуникации, замещая старые котельные, возводя новое технологичное жилье. Сокращение эмиссий парниковых газов только ради сокращения — это колоссальное разбазаривание дефицитных ресурсов.

С другой стороны, мы обладаем серьезным преимуществом: можем позволить себе сэкономить, реализуя полезные и недорогие климатические проекты, которые отвечают широкому спектру национальных потребностей. В той же Европе, где основные проблемы с инфраструктурой решены, эмиссию можно сокращать только путем реализации дорогих и сложных программ. Этим и объясняется возможное введение Европейским союзом трансграничного углеродного регулирования — это попытка навязать странам с дешевыми климатическими проектами дорогие решения.

Сейчас появилось много аналитических материалов о том, какие отрасли в России пострадают от этого регулирования. Называют металлургию, машиностроение, ТЭК...

Да, списки ходят, разные отрасли фигурируют, но все это на уровне домыслов. Сказать (достаточно осторожно), кого заденет введение трансграничного налога, мы сможем не раньше июня, когда будут опубликованы официальные предложения по формату регулирования от Еврокомиссии. Пока она никаких деталей не обнародовала. Поэтому все, что обсуждается, это информация из каких-то других источников.

Но что-то уже очевидно. Под регулирование попадут наиболее энергоемкие производства без длинных цепочек переделов и большого количества промежуточных поставщиков, такие как металлургия, химическая промышленность. Вы назвали машиностроение, но это вряд ли, дизайн его регулирования будет невероятно сложным, потому что это слишком интегрированная, разнесенная по разным странам отрасль с бесконечными цепочками поставщиков.

Но пока, повторюсь, вопросов больше, чем ответов, плюс множество развилок: минимум восемь вариантов того, как считать эмиссии, минимум четыре варианта — каким способом будут вводить регулирование, подобная вариативность не поддается обычному анализу.

Российский бизнес в целом заинтересован климатической повесткой? Или есть «заинтересанты»-активисты и аутсайдеры?

Можно сказать, что это тема номер один последнего года. Если в 2015-2016 годах климатической повесткой и последствиями для бизнеса были озабочены буквально несколько крупных компаний, то за последний год можно говорить о гигантском сдвиге. Климатическая история стала ключевой, маховик раскручивается с невероятной скоростью. Я в бизнесе уже несколько десятков лет и не могу вспомнить, чтобы какая-то другая тема так масштабно развернулась в столь сжатые сроки. Все международные конференции последней пары лет посвящены исключительно этой теме. Раньше мы говорили про эффективность, производительность, управление персоналом, социальную ответственность, внедрение новых технологий, то сейчас климат — это тема номер один.

Поэтому аутсайдеров назвать сложно: включились все отрасли, все компании. Внимательно изучают проекты по снижению углеродоемкости своего производства или услуг, прорабатывают климатические проекты, которые можно было бы реализовать. Кстати, именно благодаря этому на конференции по климату в Глазго, о которой я упомянул, представители российского бизнеса впервые будут не сторонними наблюдателями, а полноценными участниками дискуссии. Они должны озвучить свои цели и отстоять их.