Издательство «Эксмо» выпустило биографию Эрнеста Хемингуэя «Обратная сторона праздника». Исследователь Мэри Дирборн строит свои изыскания не только на основе архивных материалов, но и логики, делая предположения о том, как детство, воспитание и влияние родителей могло сказаться на дальнейшей жизни и трагической смерти знаменитого писателя. «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Эрнест, покончивший с собой (…), умел обращаться с оружием с самого детства. Его мать рассказывала, что, когда она, держа его на левой руке, стреляла из пистолета правой, то маленький Эрнест кричал от восторга при каждом выстреле. Грейс сделала запись о его успехах в детском альбоме еще до того, как ему исполнилось три года: «Эрнест хорошо стреляет из ружья, сам заряжает его и заводит затвор». К четвертому дню рождения дед Холл спрашивал об «этом великом охотнике Эрнесте Миллере». Девочек Хемингуэй тоже учили обращаться с оружием, как и Эрнеста. Все дети изучали, как правильно ухаживать за огнестрельным оружием и как безопасно им пользоваться. Когда дети стали старше, то больше всего они любили стрельбу по мишеням в воскресенье; к десяти годам Эрнест уже умел попадать в птицу на лету. С ранних лет у него проявилась страсть к рыбалке. С отцом он ходил рыбачить уже в два года, писала Грейс, и, бывало, вытаскивал самую большую рыбу за день. В озере Валлун в изобилии водились окуни, щуки и синежаберники, и малыш Эрнест с удовольствием учился есть «ыбу», как он ее называл. Эд Хемингуэй научил его тому, что стрелять в животное или ловить рыбу, которых ты не собираешься съесть, неправильно.
Доктор Хемингуэй учил своих детей жизни под открытым небом. Его сын был деятельным членом оак-паркского отделения «Клуба Агассиза». От Эда Эрнест узнал, как выживать в дикой природе, ходить, как ходят индейцы, как насаживать муху, чтобы поймать форель, научился заготавливать впрок и делать чучела из животных после их смерти и многому другому. «Клуб Агассиза» был в мыслях мальчика даже во время путешествия в Нантакет, когда он написал отцу с вопросом, стоит ли тратить два доллара на покупку ножки альбатроса для клуба. Потом Эрнест будет ставить перед собой задачу делать всё самым лучшим образом — выбирать вино, например, или писать в кафе, готовить форель или постигать искусство корриды — на самом деле, некоторые считают, что Хемингуэй фетишизировал свою идею все делать правильно за счет эмоций, особенно когда стал старше. (Такой смысл он часто вкладывает во многие рассказы о Нике Адамсе, к примеру, в «На Биг-Ривер». Ужасные последствия душевных потрясений и военного невроза можно обуздать, если правильно выполнять простые действия: гулять пешком, упаковывать рюкзак, рыбачить, готовить пищу в лагере.)
Эрнест часто хвастался, что его мать записала в детском альбоме: он «ничего не боится». Конечно, это означало, что ему был знаком страх, как бы ему ни удалось возвыситься над ним. Грейс делала и другие записи в детском альбоме, которые смутили бы любого ребенка: как он пел «три флепые мыфки/фмотри, как пегут» и что у него были ямочки на обеих щеках и губки бантиком. «Эрнест очень любящий мальчик, — писала Грейс. — Он обнимает меня за шею и говорит: «Я же маленькая мамина норка, да? Ты будешь моей Мамой Норкой?»
На фотографиях, которые Грейс вклеивала в детские альбомы Эрнеста, мы видим маленького мальчика в платьицах, в чепчике и с длинными волосами, настоящего ангелочка с виду. В примечании Грейс описывала, что это «белое кружевное платье с розовыми бантами». На некоторых снимках Эрнест в розовом полосатом или клетчатом платье с баттенбергским кружевным воротником и чепчике, вязанном крючком; иногда его волосы острижены коротко, по-мальчишески, а в другой раз — длинные, по плечи, красиво причесанные, точно как у его сестры Марселины. Конечно, на рубеже двадцатого столетия многих мальчиков одевали как девочек. Эта практика была выражением общей сентиментализации детства, при этом невинность — ассоциировавшаяся с более нежным, слабым полом — высоко ценилась. «Маленький лорд Фаунтлерой» Фрэнсис Ходжсон Бернетт (1885) породил моду на локоны до плеч, которые делали мальчиков почти неотличимыми от девочек. Но после первого года мальчиков, как правило, переставали наряжать в платья и надевали на них соответствующую одежду. Что же касается первых детей Грейс, то примечательно, что, даже когда они вышли из младенческого возраста, Марселину и Эрнеста поочередно одевали то как девочек, то как мальчиков.
Но, как девочек или как мальчиков, Эрнеста и его старшую сестру одевали одинаково. По какой-то причине — может быть, желая привнести нерастраченную творческую фантазию в развитие детей — Грейс решила, вскоре после рождения Эрнеста, воспитывать его и его сестру, которая была на восемнадцать месяцев старше, как близнецов. Позднее она будет говорить, что всегда хотела близнецов. Марселина вспоминала, что у нее и брата были одинаковые куклы и одинаковые кукольные чайные сервизы, и еще одинаковые пневматические ружья. Грейс хотела, чтобы дети чувствовали себя близнецами, поэтому поощряла их все делать вместе: ловить рыбу и гулять, или катать кукол в игрушечных колясках. На фотографиях из «Уиндмира» мы видим детей в комбинезонах и с одинаковыми стрижками «под пажа», т. е. с волосами прямо остриженными по бокам и сзади и с тяжелой челкой.
Фото: Wikimedia
Другие фотографии Марселины и Эрнеста, сделанные примерно в 1902 году, позволяют предположить, что Грейс одевала их то как мальчиков, то как девочек и тогда, когда дети стали достаточно большими, чтобы понимать, что происходит. Пухлый малыш с толстенькими ножками под платьем выглядел органично, однако мы видим Эрнеста в три с половиной года с длинными тонкими ногами в белых чулках и женских туфлях с ремешком, в платье длиной до колена и огромной шляпе с цветами. Фотографии создают решительно странное впечатление — что подтверждается замечанием Эрнеста, сделанным вскоре после этих фотографий. «Ему было очень страшно перед Рождеством, — записывала Грейс в его детский альбом, — оттого, что Санта-Клаус узнает, что он мальчик, потому что на нем та же одежда, которую носит его сестра».
Кажется, Грейс Хемингуэй придавала большое значение волосам. Эрнест был белокурым от рождения, с голубыми глазами, и оставался таким примерно до пяти лет; у Марселины же были темные волосы. Грейс подчеркивала, что у Эрнеста и позднее Санни и малыша Лестера был цвет волос Холлов — хотя потом его волосы потемнеют, а глаза станут карими. «У него золотистые волосы, — с удовлетворением отмечала Грейс в одном из детских альбомов, — и челка, а вокруг головы вьются кудряшки». Грейс была высокого мнения о белокурых волосах, но особенно ценила рыжие и была разочарована тем, что ни у одного из ее детей не было рыжих волос. «Мать всегда обращала наше внимание на то, что это самые красивые волосы в мире», — писала Марселина и отмечала, что у первой жены Эрнеста, Хэдли, волосы были золотисто-каштанового оттенка, к которому Грейс имела пристрастие. Судя по вниманию, которое она уделяла прическам двух старших детей, она точно так же была заинтересована в одинаковости их стрижек, внушая им или демонстрируя на младших детях привлекательность курчавых локонов или того беззащитного места на затылке, оголенного стрижкой под маленького мальчика, которую она сделала как Эрнесту, так и его сестре. Неудивительно, что у Эрнеста разовьется интерес к волосам — их цвету, форме, длине, — который превратится у повзрослевшего мужчины не во что иное, как в эротический фетиш. Он будет претворять в жизнь эротические сценарии, в которых цвет волос и пол будут играть важную роль, вместе с каждой из своих четырех жен. С Хэдли они разыграли драму, в которой, пока они катались на лыжах на отдыхе и никто из городских друзей не видел их, он отращивал волосы, тогда как она свои подстригала, до тех пор, пока их волосы не стали одинаковой длины. В ранних черновиках романа «Праздник, который всегда с тобой» — мемуарах о проведенной с Хэдли юности в Париже — он пишет об изменениях, которые они совершали со своими волосами, о том, как они выглядели и как ощущали себя, и намекает на перемены, которые их андрогинные стрижки произвели в их сексуальных практиках — они называли их «тайными удовольствиями».
Впрочем, природа происходившего в сознании и душе молодого Эрнеста, в том, что касалось андрогинной одежды и причесок, остается далеко не ясной. На это накладывались опасения из-за того, что сама его мать бросала вызов традиционным гендерным ролям: своей профессией и, как считал Эрнест, доминированием в семье — по поводу чего Эрнест и тогда, и позже будет испытывать очень смешанные чувства.
Фото: Wikimedia
Игра в близнецов для обоих детей, наверное, иногда была в радость, иногда злила или заставляла стесняться, тем более что она продолжалась. Марселину оставили еще на один год в детском саду, чтобы они с Эрнестом вместе могли пойти в первый класс. После смерти Эрнеста в 1961 году Марселина напишет мемуары о семейной жизни, и среди отредактированных страниц окажется затянутое описание того, как подруга пыталась сделать что-нибудь с прической Марселины «под пажа». Результат получился именно таким, какого и можно было ожидать от двух маленьких девочек с ножницами. Грейс не просто была встревожена из-за волос дочери, она пришла в ярость, как будто случившееся могло угрожать приличиям или даже ее власти над детьми. «Я хочу, чтобы ты запомнила это на всю жизнь», — сказала она Марселине и заставила ее носить, не снимая, детский чепчик самой младшей из детей, Санни, до тех пор, пока ее волосы вновь не отрастут. Спустя две недели учитель Марселины заступился за девочку, сгорающую от стыда, и наказание было снято. Вскоре этот же учитель посоветовал Марселине перейти в третий класс, и оставшиеся годы в начальной школе они с Эрнестом учились порознь. Однако в седьмом классе Марселину забрали из школы, и она пропустила целый год, поэтому в старшие классы она пошла с Эрнестом и закончила школу вместе с ним. Причины, которые Эд и Грейс привели девочке в объяснение своего поступка, одновременно были и разумными, и непонятными: ей сказали, что они хотят, чтобы она в первую очередь сосредоточилась на уроках музыки и гимнастического танца, а во-вторых, они придерживались «передовых» теорий (как скажет позднее Марселина) о воспитании детей, «и одна из этих теорий заключалась в том, что девочка не должна оставаться в школе и подчиняться напряженному распорядку в сложный период созревания подростка». В результате Марселина и Эрнест на протяжении пяти трудных лет отрочества учились в одном классе — с предсказуемым чувством стыда перед окружающими и конфликтами. Они были любимыми детьми Грейс: Марселина — потому что была первым ребенком, а Эрнест — потому, что был первым из сыновей, и соперничество между ними было неизбежным. Особенно унизительной была настойчивость Грейс, заставившей Эрнеста сопровождать Марселину на первые школьные танцы.
Отношения Марселины и Эрнеста на протяжении многих лет оставались, понятно, напряженными. Они были очень близки маленькими детьми, в подростковом возрасте и в юности. Похоже, что личность Марселины претерпела значительные изменения, когда девушка достигла зрелости и вышла замуж. По-видимому, она переняла худшие качества своей матери и в конечном счете стала постоянной участницей клубов и поверхностно увлекалась искусствами. (Кажется, даже мать ее невзлюбила.) Эрнест будет испытывать сильную ненависть к старшей сестре, особенно после крупной ссоры, случившейся после смерти их отца, и позднейших разногласий по поводу судьбы «Уиндмира». Отношения с сестрой затронули струны в его душе, и его реакция была очень бурной — он предполагал, насколько игры в «двойников» в детстве осложнили его развитие.
Фото: Wikimedia
И все же многими своими лучшими качествами Эрнест был обязан матери: самая младшая из девочек, Кэрол, считала, что Грейс «оказала очень большое и благотворное влияние на него в ранние годы». (Кэрол заметила насчет брата: «Он больше всех похож на нее».) Первые девять лет после свадьбы Грейс и Эд со своим растущим выводком жили в просторном доме Эрнеста Холла под № 439 на Норт-Оак-Парк-авеню, напротив дома Ансона и Аделаиды Хемингуэй. Если оставить в стороне обязательную утреннюю молитву, которую вся семья проводила на коленях, то Эрнест Холл был добродушно-веселым и любящим человеком. Его шурин, Бенджамин Тайли Хэнкок, которого все звали дядя Тайли, тоже жил в этом доме (когда не был в дороге, торгуя кроватями Миллера-Холла) и завоевал любовь молодой семьи. Марселина, Эрнест, Урсула и Санни появились на свет в передней спальне дома. Эрнест Холл проявлял необыкновенную заботу о своей семье, особенно в письмах с западного побережья, куда он ездил каждую зиму, в том числе и для того, чтобы повидаться с другим своим сыном, Лестером, обосновавшимся там после недолгого и загадочно рокового пребывания в разгар Золотой лихорадки на Аляске. Холл почти ежедневно высказывался об активности акций или облигаций, которые находились либо в его руках, либо в руках его дочери, и постоянно убеждал доктора (к которому он обращался «дорогой мальчик» и называл «благословенным доктором») не работать столь упорно и частенько замечал, с помощью несколько любопытной фигуры речи, как он надеется, что дети «будут копить запасы счастливых, солнечных воспоминаний». Эрнест Холл и его дочь завели обычай добавлять к каждому письму «букетики», или объятия, которые символизировали несколько кругов в конце письма; точка в круге означала объятие и поцелуй. «Надеюсь, все здравствуют, а Доктор толстеет и нахально ведет себя с детьми, которые растут как сорняки», — писал он летом 1901 года во время поездки в Англию.
Но в 1904 году Эрнест Холл вернулся из поездки на запад с хроническим нефритом, то есть воспалением почек, заболеванием, которое тогда представляло собой безусловный смертный приговор. Он умер в мае 1905 года. Дядя Тайли и Хемингуэи внезапно остались без главы семьи и, наверное, почувствовали себя неприкаянными в доме Холла. Переезд станет самой незначительной из перемен, которые повлекла за собой смерть патриарха.