Французская писательница Мари-Од Мюрай — один из наиболее популярных в Европе авторов, пишущих для детей и подростков. Ее книги рекомендованы для чтения в школе Министерствами образования Франции, Бельгии, Швейцарии и Канады. Наибольшей популярностью пользуется ее роман «Oh, boy!» — он собрал большое количество литературных наград и был переведен на английский, немецкий, испанский, итальянский, греческий, голландский и корейский языки. Его первая публикация на русском языке десять лет назад прошла не без скандала. По сюжету трое маленьких детей остаются сиротами, и после некоторых перипетий их опекуном становится старший сводный брат-гомосексуалист. Подростковую книгу о важности и ценности семейных отношений (пусть даже сложных) некоторые приняли в штыки. Но Мари-Од Мюрай не боится взрывных тем и говорит, что умеет обезвреживать такие бомбы. Поэтому пишет о сложных детско-родительских отношениях (сборник «Голландский без проблем»), о людях с ментальными особенностями (книга «Умник»), о девушке викторианской эпохи, которая вместо того, чтобы скорее выйти замуж, решила рисовать, дрессировать животных и писать книги («Мисс Черити»). С Мари-Од Мюрай встретилась обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.
«Лента.ру»: Недавно вышедшая в России «Мисс Черити» — не вполне характерная для вас книга. С одной стороны, в ее основу положена реальная биография английской писательницы Беатрис Поттер. С другой — это вымышленный роман о вымышленной героине. Как так получилось?
Мари-Од Мюрай: Я искала женский образ писательницы XIX века и однажды вспомнила, что в моей библиотеке была книга «Мир зверей Беатрис Поттер». Эта личность очень далека от нас и очень интересна. Несмотря на свое окружение, воспитание, образ жизни молодой леди второй половины XIX века в Англии (Мари-Од Мюрай имеет в виду, что девушке из состоятельной семьи в викторианскую эпоху следовало выйти замуж и заниматься мужем и детьми, а не искать себя на профессиональном поприще — прим. «Ленты.ру»), несмотря на свой невроз, она была реалистом, почти циником. Она смогла уйти от своей среды, от предназначенной ей судьбы и от своего невроза. Мне еще хотелось создать такой образ, который служил бы примером для современных детей. Беатрис Поттер почти до 30 лет не знала, кто она такая и чем она должна заниматься. В определенном смысле это и моя судьба, мой случай.
Я хотела сказать читателям, что нужно дать себе время, дать себе возможность сколько-то времени потерять. Мы живем в таком веке, когда от человека требуется рано состояться. Современным подросткам в качестве образцов преподносятся люди, которые очень легко всего добились и рано выбрали свою жизнь. Такие маленькие звезды, окруженные светом и славой. Подростки считают, что это очень желанно, но на самом деле это часто бывает деструктивно. Я считаю, что истинно творческому характеру нужно побыть в тени перед тем, как выйти на солнце.
Так уж вышло, что в России до сих пор самой известной вашей книгой считается роман «Oh, boy!». Когда он был издан десять лет назад, то совершил что-то вроде переворота в российской литературе. Стало понятно, что так можно писать для подростков. Когда ваша книга вышла во Франции, легла ли она на уже существующую традицию или, скорее, заложила новую?
Недавно я подумала, что в 2002 году, когда я писала эту книгу, во Франции было больше свободы, чем сейчас.
На основе чего вы сделали такой вывод?
На основе своих ощущений — я так чувствовала. Это не значит, что ее стало меньше, просто реакция на книгу стала другая. Мне кажется, что я разоружаю людей при помощи юмора, снимаю напряжение. Эта тема (в книге «Oh, boy!» есть герой-гомосексуалист — прим. «Ленты.ру») — она как бомба, и я эту бомбу обезвреживаю. А если кто-то хочет заново собрать взрывное устройство, он должен стать агрессивным по отношению ко мне или моей книге. Везде, где я оказываюсь, я показываю открытые ладони — я без оружия.
И много агрессивных читателей?
Судите сами: «Oh, boy!» получил 30 литературных премий. Это были премии, присуждаемые и критиками, и читателями, и премия французского телевидения. Мой французский издатель сказал мне, что у меня медалей — как у русского генерала.
Как появилась идея этой книги?
Я написала книгу для взрослых, в которой рассказала о том, что со мной случилось, когда мне было 30 лет. Это был год, когда я вынуждена была ходить к психологу. Тогда я одевалась как мужчина. Видимо, со мной должен был произойти такой поворот: я должна была стать писателем. Как Жорж Санд. Тогда я стала больше общаться с гомосексуалистами.
Потому что поняли, что вы лесбиянка?
Нет, я никогда не понимала, мальчик я или девочка. Да и сейчас не понимаю. Я была маленькой девочкой, а в голове — мальчиком. Потом юношей. Я так росла. Мне это не помешало выйти замуж и родить детей. И я так и не знаю, кто я. И моя первая подростковая книга была написана от имени мальчика, подростка Эмильена. Думаю, что мои читатели абсолютно толерантны.
Если судить по вашим книгам, возникает ощущение, что вам очень интересна внутренняя жизнь другого человека. Вы вживаетесь в роль ребенка, взрослого, мужчины, женщины…
…придурка... (смеется)
...Человека, не похожего на обычных людей, если мы вспомним книгу «Умник». Чем вызван этот интерес?
Моя мама говорила: «Я люблю людей». Наверное, это нескромно, но я прочла в одном блоге про себя, что если бы Бог существовал, то он бы смотрел на своих созданий так, как Мари-Од Мюрай смотрит на своих героев. «Я — это другой», — сказал Артюр Рембо (смеется). Это привычка. С тех пор как я была маленькой девочкой, я все время была кем-то другим. Пиратом, Василисой Премудрой — я всегда жила наполовину в своем воображении. Если бы я не начала писать, я, может быть, осталась бы просто нервозной особой — и все. Но мне повезло.
Тот кризис и поход к психологу, который случился с вами в 30 лет, подтолкнул вас к писательству?
Я пошла на встречу с психологом, потому что я страдала. Если болят зубы — идешь к стоматологу, если болит душа — идешь к психологу. Я хотела пожаловаться, высказать свою боль. Писать я начала гораздо раньше — с 13 лет. Но именно там мне удалось сформулировать: я хочу быть писателем. Я всегда говорю, что писатель — это не тот, кто хочет писать, а кто хочет быть прочитанным. И однажды я положила на стол своего психолога свою книгу, которую посвятила ему. Это была книга для детей. В ней я процитировала фразу Гете: «Только поняв и простив своих родителей, мы становимся взрослыми». Именно — простив. Это важно (смеется).
В книге «Oh, boy!» идея семьи — одна из важнейших. Кто из нее вам ближе всего?
Бартелми. Я даже вставила себе серьгу в ухо, как у него. В момент написания книги он был для меня важнее всех, потому что в каждой моей книге мой самый любимый персонаж — это прежде всего маргинал. Это может быть идиот, ведьма, маленькая девочка, волк страшный. Потому что это, в конце концов, те персонажи, которые воплощают мое неблагополучие и мои переживания. Мои и подростков. Я ищу героев, которые нарушают установленный порядок мира. Поэтому другой герой, которого я тоже очень люблю в «Oh, boy!», — это Венеция. Маленький пятилетний ребенок. Таких маленьких детей никогда не слушают. Как в рассказе «Воскресенье с динозаврами». Кстати, именно его я и подарила своему психологу.
В русском издании этот рассказ вошел в сборник «Голландский без проблем», который, кстати, производит впечатление скорее легкого и шутливого. Собранные в нем тексты писались в каком-то другом настроении?
Это не так. Это не легкие тексты. Ведь в «Воскресенье с динозаврами» идет речь о папе, который по сути не общается с сыном. И он его шлепает. Он хорошо заканчивается, как и все мои истории: папа проделывает огромную работу над собой и в конце признается, что ничего не знает о динозаврах. Но на самом деле он признается, что ничего не знает о своем сыне.
Но все же это не история про внезапную кончину кого-то из родителей, например.
Да вообще-то все умирают. Моя бабушка умерла, когда мне было восемь лет. Для меня это была большая потеря. Но со мной никто об этом не говорил, потому что считается, что детей нужно защищать, беречь. Поэтому я несла свое горе абсолютно одна. Я помню, что читала и перечитывала одну из книг графини де Сегюр, в которой речь шла о смерти, потому что никто из взрослых со мной об этом не говорил.
Как взрослым надо было тогда поговорить с вами о смерти бабушки?
«Иди сюда, моя маленькая, поплачем вместе. Давай вместе проводим бабушку». Вместо этого я открыла дверь в комнату моей бабушки — она была пустая. Все! (разводит руками) Важно вместе пережить эмоцию — горе, несчастье. Нужно показать детям печаль. Мой маленький сын, когда умерла его бабушка, задал мне вопрос: «А разве взрослые никогда не плачут?» Я ответила: «Нет, почему же, я плачу».
А какие радостные события важно переживать вместе с ребенком, с вашей точки зрения?
Для меня не существует негативных эмоций. Злость, ярость — это мой мотор, чтобы расти, двигаться, писать. Когда жизнь все время заставляет вас двигаться вперед, у вас не так уж много остается времени поплакать. У меня умерла мать, умер отец. Но у меня были дети, и я должна была двигаться вперед.
Три-четыре года назад я собрала все письма моих родителей, бабушек и дедушек, мою собственную переписку с мужем. В течение двух лет я их все перечитывала и всех оплакивала. Я плакала два года.
(Достает из папки фотографии и раскладывает их на столе передо мной) Это мама. Бабушка. Дедушка.
Фото: Наталья Кочеткова
Это любовные стихи.
Фото: Наталья Кочеткова
Мой дед был скульптором. Он часто видел, как одна девушка проходит мимо витрины его мастерской. Она всегда была в черном с черной вуалью, закрывающей лицо, потому что она носила траур. Он влюбился в нее еще до того, как увидел ее лицо. Он отправил к ней с письмом своего маленького ученика. Оно начиналось так: «Я увидел, как вы проходили мимо, о прекрасная незнакомка в черном». Он назначил ей свидание.
Почему вы взяли с собой в деловую поездку в Россию эти фотографии и это письмо?
Потому что я хочу говорить о любви с детьми и подростками. Я уже рассказала три истории любви.
Когда я задаю вам вопросы, а потом жду ответа, то каждый раз мне кажется, что вот сейчас я наконец пойму про вас главное. Но вы все время от меня ускользаете. Мне кажется, я не спросила вас о чем-то важном, что, тем не менее, вы должны были мне рассказать. Что это?
(Сначала заливисто хохочет, а потом надолго задумывается) Я как русская кукла-матрешка. Мне все время кажется, что я дошла наконец до последней куклы внутри себя. Но я каждый раз ошибаюсь. Наверное, никогда ее не найду.
Может быть, это и есть смысл жизни — искать самую мелкую матрешку, пока не закончится время?
Да, похоже, это и есть главный вывод.
Мари-Од Мюрай «Мисс Черити» (перевод Надежды Бунтман, изд-во «Самокат»)
Разной живности и в жизни Беатрис Поттер, и в ее произведениях, и в романе Мари-Од Мюрай о мисс Черити, — которая, в принципе, Беатрис Поттер и есть, — множество: крысы, мыши, жабы, птицы, ежи, кролики, ворон, улитки… И в это звериное разнообразие читатель погружается буквально с первых страниц. Точнее, он исследует вместе с главной героиней другие, непонятные и влекущие формы жизни.
Это влечение нельзя назвать любовью. Любопытство Черити, при всей наивности, ближе к научному познанию и подопытным тварям особой пользы не приносит. То есть поначалу от заботы и опеки Черити они попросту дохнут (и ежи, и улитки, и мыши). Они обречены на недолгое существование не только потому, что были приобретены с вполне определенной целью, как, например, первый ее кролик, купленный на рынке для дальнейшего превращения в паштет, любимое блюдо отца Черити. Нет, само приручение обрекает их на смерть. Невежественный уход чреват гибелью. Любознательность может привести к любви, но для этого нужно повзрослеть, дорасти до любви. В каком-то смысле об этом весь роман. Но не только об этом.
Зверушки Черити — заложники ее знания, умения и привязанности, которая отнюдь не всегда приносит пользу. Потому что то, что хорошо для человека, не всегда хорошо для крысы или ежа. Чтобы еж не сдох, нужно понять, что ему действительно нужно, что есть благо для ежа. Но ведь и сама Черити — жертва родительской (материнской в первую очередь) любви, социальных, моральных, религиозных предрассудков, невежества разлитого во времени. И не только она — ее друзья, ровесники, знакомые (немец учитель Ульрих, гувернантка Бланш). Черити нужно разобраться в своих чувствах, стремлениях, интересах, но вместо помощи и понимания ей навязывают мертвые правила, закостеневший порядок. И если ворон может от стресса потерять обретенный дар речи, может отказываться петь в клетке, и если кролик не хочет в чужой и неприятной обстановке демонстрировать выученные фокусы, то что же говорить о Черити. Она тоже замыкается в себе. Ей приходится воспитывать себя и отстаивать свою самостоятельность и свободу, свой интерес к животным, к живописи, к театру.
Конечно, «Мисс Черити» — это роман об эмансипации, об успехе (героиня становится известным писателем и доказывает свое право заниматься творчеством), о закованной в приличия викторианской Англии и о конце этой эпохи. Оскар Уайльд, Бернард Шоу, равно как и Шекспир с его ренессансной страстностью («Что может быть хорошего в Шекспире?» — спрашивает мать Черити), вовсе не случайно становятся персонажами романа, даже его составной частью (если иметь в виду обильные цитаты из этих авторов). Шекспира Черити учит наизусть, Уайльда встречает в театре на премьере его пьесы, к Шоу обращается за помощью. Это приметы нового времени и новой жизни, которая вообще, как известно, на месте не стоит. Предрассудки, изжившие себя догмы, предубеждения, то есть составные части закоснелого невежества (семейного, общественного, бытового) убивают жизнь, противоречат самой сути существования. Когда немец Ульрих просит Черити описать Эшли, ее возлюбленного, талантливого артиста, чья театральная карьера вызывает возмущение и неприязнь в кругу ее благопристойных родственников и знакомых, Черити, после нескольких попыток наконец говорит: «Он живой». Ну и, конечно же, Эшли становится ее мужем.
Беатрис Поттер не смогла выйти замуж за своего издателя. Он скончался от рака. Она стала женой сельского нотариуса.
У героини Мюрай брака с издателем тоже не получилось. Но по другой причине. Со здоровьем у него было как раз все в порядке. Но он был, при всех его хороших качествах, недостаточно живым. Поэтому Черити вышла замуж за актера. И это весьма символичное изменение судьбы. Ну или художественная правда, которая вольна преображать правду историческую.