В России скоро появится закон, регулирующий выбросы парниковых газов предприятиями. Проект федерального акта, который в ближайшее время должны внести в Госдуму, обсуждали более двух лет. Ожидается, что документ станет основой для создания в стране системы углеродного регулирования и позволит России безболезненно ратифицировать Парижское климатическое соглашение, заключенное в конце 2015 года. «Лента.ру» побеседовала с руководителем Центра экологии и развития Института Европы РАН Сергеем Рогинко, принимавшим участие в Парижской конференции, о последствиях такого решения.
«Лента.ру»: Если верить заявлениям высокопоставленных чиновников, Россия вот-вот ратифицирует Парижское соглашение по климату. Насколько это важно для нашей страны?
Рогинко: Надеюсь, мы еще не настолько поглупели, чтобы подписывать чистый лист бумаги, на котором потом неизвестно что напечатают, поскольку Парижское соглашение — это тот самый случай. Детали документа совершенно не проработаны, а дьявол, как известно, кроется именно в них. Детали и процедуры — предмет переговоров, которые завершатся в лучшем случае в конце 2018 года. И только тогда станет ясно, что нам, собственно, предлагают ратифицировать.
Важно ли соглашение для нашей страны — вопрос дискуссионный. Само по себе для нас никаких выгод не несет, кроме, пожалуй, возможных доходов российских корпораций от продажи квот на сокращение выбросов парниковых газов на внешнем рынке. Кое-кто из наших корпораций смог заработать на таких продажах во времена Киотского протокола. И на Парижское соглашение были неплохие надежды, но с приходом Дональда Трампа к власти в США они поубавились. Ведь если Соединенные Штаты, как он обещал, выйдут из соглашения, с рынка исчезнет главный покупатель и спрос сильно упадет, а с ним и цены на квоты.
Фото: Максим Шеметов / Reuters
Поэтому наш коммерческий выигрыш от ратификации невелик, а политический — ничтожен. Европа усилия России не оценит — они ей не нужны, ведь соглашение уже вступило в силу 4 ноября прошлого года. И разменять нашу ратификацию на какие-то бонусы от ЕС, как это было с Киотским протоколом, уже не получится. А вот выиграть на отказе от ратификации или на затяжке этого процесса у нас шансы есть. Такие ходы вполне может оценить тот же Трамп, которому совсем не хочется остаться одному в своем скептическом отношении и к парижскому климатическому соглашению, и к теме глобального потепления в целом.
Как другие страны реагируют на это соглашение?
Тема глобального потепления и вины человечества за него уже так раскручена политиками Запада и мировыми СМИ, что стала не просто мейнстримом. Она превратилась в религию, верность постулатам, которая стала неким пропуском в мировую политику.
Доходит до абсурда: даже трамповского кандидата на пост директора ЦРУ Майкла Помпео в ходе назначения в Конгрессе пристрастно допрашивали о том, как он относится к глобальному потеплению. Казалось бы, где ЦРУ и где потепление? Но скажи он то, что реально думает по этому поводу, мог бы и не пройти.
И этой волшебной палочкой пользуется не только он. Тот же зимбабвийский диктатор Роберт Мугабе, которого западные СМИ поносили за чудовищные нарушения прав человека, на время перестал быть в прессе персоной нон грата, стоило ему озаботиться проблемой климата и сделать несколько заявлений по этому поводу. Развивающиеся страны прекрасно оценили климатическую демагогию Запада, провозгласив развитые страны главным виновником глобального потепления. И, соответственно, потребовав компенсации за якобы нанесенный ущерб.
Парижское соглашение открывает для них небывалую кормушку: в нем предусмотрена ежегодная помощь развивающимся странам в размере 100 миллиардов долларов. При этом обязательств по сокращению выбросов документ на них не накладывает. Так что отношение этой группы стран к Парижскому соглашению понять нетрудно, тем более что к ним присоединился единственный независимый геополитический игрок — Китай.
Китайские марксисты по-своему интерпретировали западную климатическую легенду, возложив ответственность за потепление на мировой империализм. КНР стала неформальным лидером группы развивающихся стран, постоянно повышая ставки на переговорах и настаивая на все более жестких обязательствах для развитых государств. Это вписывается в стратегию китайской компартии по внедрению в структуры глобального управления и достижению контроля над ними. Парижское соглашение для Китая стало первой серьезной акцией такого рода, и на эту задачу Пекином брошены лучшие силы.
Даже Япония с ее традиционно здравой позицией не выдержала и ратифицировала соглашение 8 ноября 2016 года. Как раз накануне победы Трампа на президентских выборах в США. Россия на этом фоне — единственный свободный игрок.
Каковы основные аргументы противников подобного рода соглашений и их сторонников?
Сторонники сильны своей верой в потепление и в то, что человеческая деятельность — главная его причина. Эту веру не колеблют ни цифры реальной температуры на планете, которая не растет уже лет 20, ни утечки переписки авторов климатических моделей-страшилок, свидетельствующей о том, что эти модели — всего лишь компьютеризированная подгонка задачи под заранее известный ответ. Имея на своей стороне хорошо проплаченное научное сообщество и «заряженные» СМИ, сторонники антропогенной гипотезы уже давно не утруждают себя поиском новых доводов, уповая на старый принцип о тысяче раз повторенной лжи, которая становится правдой.
Их оппоненты обращают внимание на фактические температурные тренды на планете. Они призывают заняться реальным изучением причин и факторов климатических изменений вместо освоения грантов на создание моделей-страшилок. Скептики, в частности, обращают внимание на то, что изменение климата Земли — сложнейший процесс, в котором доминируют естественные циклы различной длительности — от 60 до 150 тысяч лет. Человеческий вклад в потепление по объективным оценкам находится в пределах нескольких процентов.
Именно поэтому поставленная Парижским соглашением цель — сдержать повышение глобальной температуры в пределах «значительно ниже 2 градусов» по сравнению с доиндустриальным периодом — неосуществима по определению. Считать, что человечество может регулировать температуру на планете — это либо опаснейший самообман, либо дымовая завеса, скрывающая какую-то грандиозную аферу.
То есть парниковые газы не так опасны для мировой экосистемы, как их малюют?
Как я уже говорил, температура на Земле регулируется прежде всего естественными циклами. Например, все слышали о ледниковом периоде, когда километровые слои льда покрывали Европу и Северную Америку. Это часть «длинного» цикла, которая закончилась 15-20 тысяч лет назад. С тех пор идет фаза потепления, которая, по разным данным, либо уже закончилась, либо близка к окончанию. И никакие выбросы парниковых газов на это не смогут повлиять, как не повлияли они на похолодание в 40-70-е годы прошлого века. И это несмотря на небывалое развитие промышленности и рост выбросов в тот период.
Кроме того, основной парниковый газ — это водяной пар. Эффект от естественных выбросов водяного пара в разы сильнее, чем от всех других парниковых газов, в том числе парниковых газов промышленных предприятий.
Фото: Сергей Карпухин / Reuters
Значение антропогенных выбросов парниковых газов преувеличивается сознательно, поскольку их размер отражает масштаб экономики той или иной страны. И разрешение на новые выбросы — это разрешение на экономический рост, и наоборот: ограничение на выбросы — это «углеродная удавка» на шее национальной экономики.
Готовы ли к принятию нового закона и ратификации соглашения российские предприятия, транспорт, АПК?
Соглашение еще не разработано в деталях, и наш реальный сектор не знает, к чему готовиться: какие реально будут обязательства, кто и как их будет оценивать. Впрочем, некоторые риски для России как для развитой страны просматриваются уже сейчас. Ведь ее обязательства — это абсолютные количественные ограничения на выбросы парниковых газов, которые заявлены на уровне минус 30 процентов в 2030 году по отношению к 1990-му. При таких лимитах возможен минимальный экономический рост всего в 1,5 процента в год, близкий к стагнации. Думаю, что российская экономика и особенно ее реальный сектор не готовы к такому сценарию.
Насколько критичным для отечественных заводов будет введение так называемого углеродного сбора?
Ставки углеродного налога предлагается установить на уровне 15 долларов за тонну СО2 — эквивалента с возможным повышением до 35 долларов. Таким образом, нагрузка на экономику России при нынешних выбросах в 2,1 миллиарда тонн составит не менее 31 миллиарда долларов (1,8 триллиона рублей) в год. Готов ли платить такие деньги реальный сектор экономики, задушенный сверхдорогими кредитами? К примеру, энергетики дополнительную финансовую нагрузку, вероятнее всего, переложат на конечного потребителя.
Самое главное — никто не может внятно объяснить, кому достанутся все эти средства. Если обложить все выбросы в мире углеродным налогом по уже указанным ставкам, сумма составит от 750 миллиардов до 1,75 триллиона долларов в год. Смогут ли «переварить» эту сумму развивающиеся страны, которым эти деньги предназначены? В Парижском соглашении говорится о борьбе с потеплением и одновременно с бедностью. Опыт подсказывает, что развивающиеся страны направят полученные деньги на борьбу с бедностью. Однако нам известны так называемые выдающиеся борцы с бедностью из числа руководителей стран третьего мира, обеспечившие свои семьи на много поколений вперед.
Фото: Сергей Карпухин / Reuters
На практике пока даже неясно, кто будет платить углеродный налог. США отказываются это делать — Дональд Трамп уже высказался по этому поводу, назвав его инструментом разорения американских семей. Китай при всей своей климатической риторике также вряд ли согласится раскошелиться. Ведь в Пекине принято давать третьему миру деньги только из своих рук и под конкретные задачи доступа к ресурсам. Глядя на Китай, откажутся платить и страны третьего мира.
Остаются только Евросоюз, Япония и Россия. Причем наша страна по каким-то неведомым причинам в последнее время стала главным лоббистом введения углеродного налога, предлагая включить ее в повестку дня переговоров ООН по климату. Но на фоне отсутствия видимых выгод для самой России это можно расценивать только как климатический идеализм на грани слабоумия.