Звезда «Секретных материалов» и «Блудливой Калифорнии» Дэвид Духовны в свободное от съемок время не только рисует картины (ягодицами), но и пишет романы (вроде руками). Довольно экстравагантные, но при этом вполне заслуживающие внимания с литературной точки зрения. На этой неделе на русском языке в издательстве «Фантом Пресс» вышла его книга «Брыки F*cking Дент», рассказывающая о взаимоотношениях взрослого сына с престарелым отцом. «Лента.ру» публикует фрагмент романа.
Он завернул за угол и в конце длинного пустынного коридора увидел, как встает со стула и идет к нему темноволосая женщина. «Та самая медсестра, — подумал Тед, — которая мне звонила, Мэриэн или Мария, да? Надеюсь, это она». Время пятый час.
— Лорд Фенуэй? — сказала смуглая женщина, приблизившись.
Имя — пожизненная издевка — Теда, конечно, бесило, но в тот миг он не взбесился, потому что медсестра оказалась не на шутку инопланетной. Однозначно латина, предположил он, однако вокруг ее карих глаз он углядел Азию — Китай или Корею — и глубокую, но притягательную печаль, которую он, может, сам и спроецировал, — или нет. Тед осознал, что прекратил дышать — и что он очень, очень укурен.
— Теодор, — наконец поправил ее Тед и тут же подумал: «Я прямо как бурундук, очкастый брат Элвина» — и тут же взялся одергивать и переодергивать самого себя: — Или Тед. Тед. Теодор. Ну, в общем, Теодор годится, но лучше Тед. Тед.
— Ладно, мы, похоже, пришли к однозначному выводу. Тед так Тед. Я Мариана. Мы говорили по телефону, — сказала она с улыбкой; рот у нее был широкий, но в идеальной пропорции с ее милым лицом, кое широким не было.
«Как такое может быть?» — подумал Тед, а в голове заиграла, отвлекая его, «Сладкая магнолия» «Мертвых», и он выгнал музыкантов в заднюю комнату сознания, чтоб джемовали без него. Тссс, Джерри, мне надо сосредоточиться.
Марианин прекрасный рот пришел в движение:
— Вашему отцу сегодня уже получше, пришлось промыть ему желудок, но чуть погодя все с ним будет хорошо.
Ох уж этот пуэрториканский выговор. Черт. От явственно слышного акцента Тедов компьютер начинал сбоить. Тед почувствовал, что вегетативная нервная система у него, кажется, отключилась, и испугался, что придется дышать осознанно, чтоб не забыться и самого себя не удушить. И раз, и два, и три, и четыре. Он не помнил, где взял эти конкретные шишки, но ***. Выдавил из себя:
— Старый мерзавец пытался покончить с собой?
Кадр: сериал «Секретные материалы»
Голова у медсестры отшатнулась всего на микрон, и если не укурен в хлам, как Тед, и не заметишь, но он увидел, что задел ее черствостью тона. Он частенько забывал, что ненавидеть своего отца необычно и неестественно и еще более необычно демонстрировать это в приличном обществе.
— У вашего отца рак легких, плоскоклеточный. Последняя стадия, — сказала она.
Рак легких. Плоскоклеточный. Тед велел своим легким дышать. Как полагается реагировать на такую новость естественному человеку? — задумался он. Нужно вести себя, будто я такой. «Ради этой женщины», — решил он. Но пока собирал на лице некое подобие печали, вдруг ощутил, как на него нисходит настоящая — глубокая, чудовищная — грусть, и перестал ее изображать.
— Счет на месяцы, — сказала она. — Вы не знали?
— Недавно выяснил, — ответил Тед.
— Насколько недавно?
— Совсем недавно.
— Когда?
— Вот сейчас прямо, когда вы сказали.
Она кивнула:
— Он болеет уже года три.
— У нас дружная семья, — отозвался он.
Он болеет уже три года? Иисусе Христе. Три года назад ему прочили два года от силы. До чего же страшно ему было? Как же одиноко? Была ли рядом с ним какая-нибудь молоденькая подружка, держала ли за руку? Медсестра продолжала говорить с ним — в него. Он слышал, что два года назад Марти перенес «восстановительное хирургическое вмешательство», которое оказалось «минимально успешным». Тед услышал слово «мелкоклеточный» и что химиотерапия немного продлила отцу жизнь. Он никак не мог толком сосредоточиться, и слова «карцинома» и «цитотоксический» наплывали на него невозбранно и бессмысленно, исполненные зловещей значительности. Еще, еще слов — «циклофосфамид», «ви-пи-16-123», «1-эм-и-1-нитрозомочевина». У Теда возникло ощущение, что он слушает стихи на неведомом языке — стихи о смерти. «Миды» и «мины» зрительно рифмовались у него перед мысленным взором. Медсестра, похоже, заметила, как в глазах у него упала шторка.
— С вами все хорошо? Простите. Я на вас много всего сразу вывалила. Можем потом еще поговорить. Вот…
Медсестра скользнула длинными пальцами по белой медсестринской юбке и сунула руки в карманы. Блузка натянулась, и на миг мелькнул лифчик — чуточку слишком хороший, слишком кружевной и слишком красный для такой работы и для этого места. Она вытащила маленькую визитку. Тед наказал себе дышать и дальше.
— Вечно кончаются. Мариана Бладес, — проговорила она, протягивая руку. — Специалист-консультант в горе.
Что? В горе. Специалист-консультант. Тед тут же подумал о Чарли Брауне и «беде-огорченье». Разве есть ли такая беда, которая не огорченье, — беда-не-огорченье? Как бы на орешки не получить! Но Марти жив. А Мариана — преждевременный консультант в горе. Скорее, она консультант по вопросам смерти. Она отвечает смерти на вопрос, кого забрать следующим? Тед ощутил, как на лице у него воцаряется улыбка, и изо всех сил попытался обратить этот процесс вспять.
— Консультант в горе. Консультант в смерти, — повторил он, разглядывая карточку. — Чарующе. Типа «специалист по мокроте», или «координатор ранений», или «полномочный представитель гноя».
Тед, в общем, порадовался, что три эти придумки получились у него с кондачка.
Кадр: сериал «Californication»
— Я работаю с умирающими, на последних стадиях. Все начинается с потрясения, далее отрицание, торг, подавленность, а затем принятие и умиротворение.
— Обычный день, по-моему. За вычетом умиротворения. — Шутка почти попала в цель — но не совсем в ту, которую он наметил. Тед понял, что в заданных обстоятельствах чересчур старается быть забавным.
— С вашим отцом мы занимаемся вот чем: в его последние дни я пытаюсь помочь ему достичь принятия, проявить власть над повествованием в своей жизни.
— А, это, что ли, кюблер-россовское? Дребедень в стиле Джеймза — Хиллмена — Юнга? — сказал Тед, притязая на общность с ней и выказывая эрудицию, но тут же понял, что ведет он себя как снисходительное чмо. Накатил гнев — гнев на рак, а перед Тедом стояла Мариана, и возникла опасность, что он сейчас сольет это все на нее. А не хотелось.
— Вы читали Кюблер-Росс?
— Да.
— И как вам?
— Ну, я на самом деле не прям читал ее, скорее читал про нее — вот так я читал.
— «Читал про нее — вот так читал». Понятно.
Если бы это была игра на очки, Тед проигрывал бы со счетом 0:3, с двумя страйк-аутами и одним пинком на горку.
— Вот письмо. — Она подала ему желтый линованный листок. — Письмо, которое он написал мирозданию.
— Этому мирозданию? — переспросил Тед, поняв, что раз уж никак не пресечь этот снисходительный тон, то надо за него хотя бы отвечать. Здесь и сейчас взять быка за рога, то есть сказ про себя-мудака. Может, она примет эту снисходительность за силу и ум. Тьфу-тьфу-тьфу. — Мирозданию, в котором мы с вами находимся? Этому мирозданию он написал?
Она кивнула и ткнула пальцем в письмо. Теду не хотелось его читать, и он, продолжая нести околесицу, глянул на оборот листка.
— А обращение к мирозданию в начале письма должно быть? Дорогое мироздание. Наверное нет, так? В смысле, космический почтальон не понадобится: письмо — оно уже в мироздании, которому адресовано. Медсестра вздохнула и показала взглядом на письмо. Тед, вероятно, уже испытывал ее терпение. Он начал читать вслух:
— «Дорогой Тед, у меня рак легких. Что *****, птушта я всегда покупал только такие сигареты, которые вредны беременным женщинам и младенцам, а я — ни то ни другое и считал, что меня это не затронет. Дурак-то. Поди ж ты: рекламному боссу “Тарейтона” вставили его же смоляной пистон».
Тед оторвался от чтения и проговорил:
— Смешно.
— Дочитайте до «Красных носков», — сказала Мариана.
Тед вновь вперился в текст:
— Тыры-пыры, тыры-пыры. А, вот… «Меня зачали в 1918 году, в ночь, когда “Носки” в последний раз выиграли в чемпионате. Незаконый сын незаконой женщины, еще одно проклятье Малыша». Остроумный квазиисторический каламбур. «Незаконный» написано с ошибкой.
Мариана улыбнулась.
— Что? — уточнил Тед.
— Ваш отец сказал мне, что вы профукали свой первоклассный ум и мечете арахис в обывателей.
Тед не смог решить, рад он, что отец так охарактеризовал его этой женщине, или не рад. Он вернулся к письму, повел пальцем по строкам:
— Тыры-пыры… Похоже, он спятил… А, вот: «Сегодня пятнадцатое июня, и “Носки” оторвались на пять с половиной игр. Конечно же, в этом году они наконец-то выиграют, а я, конечно же, умру, и мое пророческое рождение приведет к замыканию кадуцеева круга». Кадуцеева! Давай, пап, отжимай свой словарный запас. Несколько цветисто и выспренно.
«До октября мне можно прыгать с высотных зданий, ловить пули зубами и срать серебряными долларами». Неожиданно. «До октября я — бог». Так, ну ладно, похоже, тут явно взята власть над повествованием, и — ух ты, какие наркотики вы ему даете, можно мне тоже немножко?
Мариана ответила просто:
— Вы ему нужны. Нужно, чтобы вы помогли ему завершить работу всей жизни, целительный вымысел. — Мариана взяла его за руку и повела к одной из палат.
— Нахер вымысел, — сказал Тед. — Я бы решил, что сейчас самое время посмотреть в глаза правде.
— Он не роман пишет как таковой. Он мысленно переписывает роман своей жизни.
— Ага, а это, наверное, не полное «ку-ку».
— Историю жизни можно рассказать миллионом способов, Теодор. — Отсылка к бурундукам? Ладно, пусть… — Как трагедию или комедию — или сказку, в которой бейсбольные команды сторожат вашу жизнь, словно колдуны-чародеи. Он пытается рассказать вам свою историю — по-своему.
Одна из картин Дэвида Духовны
— А я пытаюсь с пониманием отнестись к тому, что вы говорите, но историю за здорово живешь не переписать, — возразил Тед. — Прошлое так запросто не переиначишь. Есть такая штука — факты, они в этом деле помеха. Упрямые факты.
Она остановилась у палаты 714 — сумма всех хоумранов Малыша Рута. Подтянула Теда поближе к себе, приглушила голос до шепота, вперила в него взгляд глубоких карих глаз. Тед лицом и ухом почувствовал ее дыхание. И мгновенно лишился рассудка. Пожалуй, за три последних года он ни разу не оказывался так близко от женщины — если не считать проплаченных случаев. «Мертвые» опять пели «Сладкую магнолию» — что-то про глоток воздуха, что-то они хотели ему сказать. Тихо, тихо, Боб, Джерри, ребята…
— Ваш отец так это себе представляет, — промолвила она, — что он был и злодеем, и жертвой, и козлом. А умереть он хочет героем.
Из палаты донесся мужской голос, изломанный, хриплый, дребезжащий на последних голосовых связках.
— Попроси у нее карточку, дурила!
Перевод Шаши Мартыновой