«Антикризисный план — как пиво с утра» Экономист Андрей Мовчан о том, почему инвесторы не вкладываются в Россию

Кризис в России закончился, но перешел в длительную структурную рецессию. Чтобы выбраться из этого состояния, правительство должно предпринимать энергичные реформаторские шаги. Этими и другими соображениями поделился с «Лентой.ру» руководитель экономической программы Московского центра Карнеги Андрей Мовчан.

О кризисе и антикризисном плане

«Лента.ру»: 1 марта правительством принят антикризисный план. Как вы его оцениваете и даст ли он требуемый эффект?

Андрей Мовчан: Я не очень понимаю, зачем стране нужен антикризисный план. Кризиса в стране уже давно нет. Россия пережила нефтяной шок в конце 2014-го — начале 2015 года, он прошел, мы адаптировались. Импорт упал даже сильнее, чем было нужно, чтобы сбалансировать экономику, у нас положительное сальдо торгового баланса. С точки зрения кризисного нефтяного шока, у нас уже стабилизированы производство и потребление.

С другой стороны, мы несколько лет находимся в состоянии структурной рецессии, и это будет, видимо, длиться вечно, потому что правительство не принимает нужных решений. В этом смысле антикризисный план работает как пиво с утра. Похмелье он на какое-то время снимет, но алкоголизм точно не вылечит. Страна привыкла жить на нефтяные доходы. Чуть-чуть заменить нефтяные доходы деньгами из бюджета, конечно, можно, но лишь чуть-чуть — потому что денег мало и потому что это не даст никакого мультиплицирующего эффекта. Это сейчас сделают, проблемы отложат на полгода в тех или иных отраслях, они образуются в других местах, а через полгода вернутся старые проблемы — после того как деньги будут потрачены.

Что такое структурная рецессия? Объясните, пожалуйста, для неэкономистов.

Это когда структура экономики и внутриэкономической политики такова, что объем производства и его качество снижаются.

С чем это связано? С тем, что не проведены необходимые реформы? (К примеру, Минфин пообещал отсутствие экономического роста в течение 15 лет, если реформ не будет.) Какие же нужны реформы, чтобы мы пришли к этому росту, а рецессия была преодолена?

Экономический рост зависит от воли населения. Это может быть воля не 145 миллионов человек, а 15-30 миллионов, тех, кто наиболее активно вовлечен в процесс создания валового продукта, но их воля для роста необходима. Проблема России в том, что ни внутренней воли к созданию продукта, ни внешней воли к инвестированию внутри страны нет. Причины очень просты. Страна не является инвестиционно привлекательной на уровне стран с низким доходом (мы уже сейчас в «ловушке среднего дохода»). У нас прибыль предприятий не астрономическая, и в десятки раз их производительность вырасти не может. В то же время риски у нас соответствуют рискам в самых отсталых африканских странах. Это риски и законодательные, и правоприменительные, и криминальные, и риски, связанные с взаимодействием с государством и связанные с низкой культурой взаимодействия бизнесов. Да и неожиданные внешнеполитические риски, возникшие в последние годы. В такой картинке ни один предприниматель предпринимать не хочет, ни один инвестор инвестировать не хочет, ни один квалифицированный специалист работать не хочет. Вот такая ловушка рисков у нас сформировалась и, к сожалению, продолжает развиваться.

Есть же какие-то шаги, которые можно предпринять, чтобы снять эти риски? На ваш взгляд, что можно было бы сделать?

Реформы бывают разными. Некоторые связаны с рисками, некоторые нет. Нам нужны именно те, что связаны с рисками. Даже странно говорить о том, что нужно сделать. Надо законодательство приводить в порядок. Надо правоприменение как минимум в экономической части приводить в порядок. Нужно сделать так, чтобы арест бизнесмена был исключительным событием, а не повседневным. Чтобы отъем бизнеса был исключительным событием, а не каждодневной практикой, и событием явно криминальным, за которое следует наказание. Нужно защищать права инвесторов — не так, как это делается у нас, для вида и с арестами тех, кто пытается бороться за права инвесторов. Нужно, чтобы власти отвечали за свои решения перед теми, кого эти решения ущемляют. Если закон изменяется, то правительство должно нести финансовую ответственность перед теми, кто рассчитывал на данный закон и теперь терпит убытки. Так в цивилизованных странах, и именно поэтому туда идут инвесторы, готовые получать даже маленькую маржу.

Дальше можно расписывать программу, я тут не открываю Америки. Таких программ написано с конца 1990-х годов много. Я помню, как в середине 1990-х в «Тройке Диалог» разрабатывалась программа «Россия 2015». Многие, в том числе и руководство РАО ЕЭС, и Герман Греф, участвовали. Этих программ было минимум 15 штук. Все они об одном и том же: снизьте риски, дайте свободу предпринимательству, создайте прозрачный экономический климат, усильте конкуренцию, чтобы повышалось качество и снижалась себестоимость, откройтесь для международных рынков, чтобы мы могли успешно взаимодействовать, привлеките иностранные инвестиции, и страна будет развиваться. Как видите — я еще раз хочу это подчеркнуть, — ничего в этих программах не связано с политикой. Совершенно неважно, кто правит в стране: царь, фараон, президент, парламент без президента или вообще анархия. Вопрос в том, как работает страна.

Упала цена на нефть. Российская экономика просела, вместе с ней и доходы граждан. Но вот сейчас, за эти два года, может быть, происходит какое-то импортозамещение, рост каких-то отраслей. Как вы оцениваете ситуацию?

Давайте посмотрим на это теоретически и практически. Теоретически без изменения экономической ситуации внутри страны, экономической структуры никаких изменений происходить не может.

Но я не вижу трагической картины. Работают кафе, открываются магазины, то есть существует предпринимательская среда, и многие вполне успешно себя в ней чувствуют. Например, этот санкционный режим вызвал к жизни большую генерацию предпринимателей, пытающихся производить собственные продукты, в частности фермерские. На своих собственных ресурсах, не привлекая кредиты. Может быть, в этом шанс?

Во-первых, вы смотрите на Москву. Москва, как Ниневия, как Вавилон, как Нью-Йорк, — это не страна. Это финансовый конгломерат, в котором ВВП на человека всегда был больше, чем по стране. Тут он достигал 35-36 тысяч долларов на душу — это уровень Западной Европы. Сейчас он в районе 20 тысяч — это Чехия. Поэтому говорить о том, что в Москве трагедия, не приходится. Мы еще много лет можем продолжать падать, пока Москва не почувствует, что мы не в Европе.

А вообще, «структурная рецессия» не синоним трагедии. Ну какая трагедия? В этом году у нас ВВП на душу будет 8 тысяч долларов. Это на уровне Китая, это лучше Вьетнама, Таиланда и многих других стран. А раньше мы были на уровне средней Восточной Европы. И вот года 3-4 мы будем так дискутировать: я буду как экономист говорить, что дела плохи, а вы мне, что это не трагедия. Конечно, нет. Но мы постепенно, медленно движемся в сторону трагедии, которая, как показывает практика, в ресурсных странах начинается при падении ВВП на душу ниже отметки в 5,5-6 тысяч долларов. У нас есть несколько лет до того, как мы туда придем. Но проблема все равно в направлении движения. Бесполезно мерить положение дел на падающем самолете высотой.

По поводу импортозамещения. Теория говорит о том, что когда вы ограничиваете рынок, оставшиеся агенты повышают стоимость и снижают качество. Это их естественный ответ на ограничение конкуренции. Что произошло на рынке сыра или йогурта? Выросли цены, появилось пальмовое масло. Объем производства увеличился, но не настолько, чтобы снизились цены. На санкционные продукты они увеличились больше, чем в среднем по рынку. Особенно большая проблема с теми санкционными продуктами, которые у нас производятся не полностью.

Когда экономика начнет развиваться и у людей появится немножко больше денег, они опять очень быстро перейдут на импортные продукты более высокого качества. В конечном итоге надо понимать еще одну простую вещь. Все наши разговоры о том, что мы произвели больше сыра из пальмового масла и на 6 процентов больше куриных окорочков упираются в то, что сельское хозяйство — это 3 процента ВВП. Столько у нас прибавится, если мы удвоим его объем (представляете колоссальность работы?). А нам в год надо расти по 5 процентов, чтобы догонять развитый мир. Поэтому сколько бы мы ни говорили о том, как красивы яблони в цвету, это не панацея и не метод лечения экономики. Надо в другом месте смотреть.

О нефти и рубле

Существует договоренность с ОПЕК о заморозке добычи нефти. На ваш взгляд, это поможет (или уже помогает) рублю и российской экономике?

Помочь рублю и помочь экономике — противоположные задачи. Чем крепче рубль, тем экономике, естественно, хуже. Единственный фактор, который сейчас может работать в пользу российской экономики — это слабый рубль и низкая себестоимость по этой причине.

Наверное, если бы вслед за решением о заморозке последовал бы рост цен на нефть, то мы бы опять получили нефтяные доходы, мы бы опять расслабились и перестали что-либо делать (впрочем, мы и так ничего не делаем), но жили бы получше. Хотя 8 тысяч на душу — тоже неплохо. С другой стороны, если бы нефть катастрофически упала в цене, например, до 10 долларов за баррель, то, наверное, это ухудшение заставило бы нас как-то шевелиться.

То есть чем хуже, тем лучше?

Может быть, а может быть и нет. Известно достаточно примеров, когда страны впадали в коллапс и уходили не в развитую экономику, а, например, в социализм. Здесь очень сложно говорить, что было бы, мы наверняка не знаем. Правильный ответ состоит в том, что ничего не изменилось, потому что фиксация добычи на максимальных уровнях — бессмысленное заявление. «Мы больше не можем добывать, поэтому мы и не будем». Что происходит с ценами на нефть, вы видите, — они движутся в коридоре 30-40 долларов за баррель.

В целом, думаю, низкие цены продержатся от полугода до девяти месяцев. Затем нефть пойдет вверх. Американцам надо бурить, поддерживать свои сланцевые месторождения. Поэтому в 2017 году мы увидим нефть на уровне 40+, может быть, 50+ долларов за баррель. А может, уже и в 2016-м увидим, прогнозировать сложно. Это не очень нам помогает: мы уже там были полгода назад и ничего хорошего не было. 80 или 120 долларов не будет, возможно, уже никогда. Надо привыкать жить с нефтью по 50, а через пять лет, может быть, 35, а через 10 лет — 20 долларов. Потребление нефти будет падать, и надо что-то делать с экономикой.

О приватизации и инвестициях

Нужна ли сейчас приватизация, запланированная на ближайшее время для пополнения источников доходов государства? Есть ли возможность осуществить ее по справедливой цене?

Справедливых цен не бывает. Если на рынке есть цена, значит, она справедлива.

В моем понимании, справедливая цена — это та, которая в дальнейшем не вызывает разговоров в обществе о продаже активов за бесценок. Понятно же, какой резонанс вызывает опыт 1990-х годов.

Здесь сложно комментировать. С одной стороны, в обществе всегда найдутся те, кто скажут, что все было не так, даже если все было сделано так. А вот будет ли сделано так, не знаю, у меня есть основания в этом сомневаться. Не думаю, что необходимо проводить приватизацию. Хотя цена всегда справедлива, сейчас она уж слишком низка. Мне не очень понятно это действие, особенно с учетом того, что мера разовая. Ну вот, получили вы сегодня деньги. А что вы будете через год приватизировать? Это, на мой взгляд, мера отчаяния, но у нас нет никаких причин отчаиваться. Давайте лучше структурные реформы начинать, пока не поздно.

Есть какой-нибудь оптимистичный сценарий? Что могло бы послужить драйвером экономики сейчас?

Мы как страна все время допускаем одну и ту же ошибку. Мы считаем, что экономика — это некая административная система. Надо донести до руководителя государства идею, куда направить деньги, и все начнет работать. Это категорически не так. Экономика — управляемая система, но абсолютно не административная. Нужно доносить импульсы, создающие мотивацию у экономических агентов.

Это как огромная группа детей дошкольного возраста. Совершенно бесполезно зачитывать им указы. Вы должны уметь их мотивировать, чтобы они вели себя так, как вам надо. И поэтому бессмысленно говорить: мы должны развивать ядерный подводный флот, производство конфет или IT-сервисы. Мы должны создавать условия, при которых люди придут и скажут: «Здесь же не работают IT-сервисы!» Или: «Мы конфеты закупаем импортные, да что же такое, давайте мы все построим». Вот эти условия создаются снижением рисков. Давайте найдем способ убедить инвесторов, предпринимателей и, кстати, чиновников, что сейчас выгодно приводить в Россию деньги и создавать бизнес. И они сами решат, какой. Так уже было во всех странах мира.