5 декабря в Москве впервые выступит группа Wild Beasts — инди-рокеры, ставшие одним из самых заметных явлений в британской музыке последних лет. Группа, основанная в 2002 году вокалистом Хейденом Торпом и гитаристом и клавишником Беном Литтлом, позаимствовала свое имя у художников-фовистов и даже сперва называлась по-французски — Fauve. Музыкантов заметили после песни «Brave Bulging Buoyant Clairvoyants», после чего их подписал знаменитый независимый лейбл Domino. Дебютный альбом «Limbo, Panto» (2008) хвалили за провокативные и остроумные песни. Настоящим прорывом для Wild Beasts стала вторая пластинка «Two Dancers», в которой выдающийся фальцет Хейдена Торпа без стеснения поет почти исключительно о сексе. Альбом номинировали на Mercury Music Prize, однако получили награду другие мастера интимной песни, группа The xx. Альбом «Smother» (2011) у Wild Beasts вышел более спокойным, аристократичным и заставил говорить критиков о творческих поисках группы.
Незадолго до московского выступления группы, которое пройдет в клубе «16 тонн» в рамках программы Британского совета Selector Live, «Лента.ру» позвонила Хейдену Торпу и услышала от него радостную новость о том, что новый альбом группы уже готов. Вокалист Wild Beasts, связанный контрактными обязательствами с лейблом, не смог сообщить название и дату выхода пластинки, зато рассказал о том, как на альбоме изменятся звучание, тексты и общая философия группы.
«Лента.ру»: Два с половиной года прошло с момента выхода вашего последнего альбома «Smother». Чем вы занимались все это время?
Хейден Торп: У нас готов новый альбом, он выйдет в следующем году. Из этих двух с половиной лет 18 месяцев мы провели в туре, а еще год — сочиняли и записывали песни. Сейчас запись завершена.
Потрясающая новость! И как будет звучать новый альбом?
Мы хотели совершить скачок, порвать с тем, какими мы были раньше. Мы не хотели быть предсказуемыми, мы старались быть храбрыми, удивлять. Мы пошли навстречу постцифровому миру, мы освоили синтезаторы, электронику, расширили свою звуковую палитру. И мы попытались написать несколько по-настоящему отличных поп-песен.
Вы обещаете удивлять — значит ли это, что альбом будет отличаться от «Two Dancers» и «Smother»?
Да.
И в какую сторону эти изменения?
Изменилась наша философия создания музыки. Мы сделали по множеству версий песен с альбома, пытаясь довести каждую до необходимого состояния. Раньше то, как мы писали песни, было сродни религии, вере в бога. Мы следовали за предчувствиями, за призраком веры в то, что можем написать что-то выдающееся. А на этот раз мы попытались чуть-чуть больше верить в эволюцию и дать естественному отбору идти своим путем, дать музыке расти самой по себе — пусть это и заняло больше времени. Но если у тебя есть время, ты можешь спокойно дожидаться дней, когда происходят чудеса вместо того, чтобы силой заставлять чудеса случаться.
Вы говорите об эволюции, а не революции — но одновременно утверждаете, что пластинка удивит слушателей. Иными словами, это будет альбом-сюрприз, по которому, тем не менее, можно будет узнать группу Wild Beasts?
Именно так. Все мои любимые артисты понимают, в чем именно заключается неотъемлемая сущность их стиля. Где самая жизненно важная часть того, что ты делаешь, а где те части, с которыми можно безболезненно расстаться. Все мои кумиры берегут свои главные творческие особенности ровно в том объеме, который нужен, чтобы оставаться собой и в то же время не останавливаться в развитии. Так что будет сохранен знакомый вкус, знакомый запах, но в нем будет больше экзотических оттенков, что ли.
Вы говорите о своих любимых музыкантах — кто они?
Я люблю Кейт Буш — она мой кумир. На новый альбом сильно повлияли Cocteau Twins, а еще Филип Гласс — сказалась простота его фортепианных композиций. Blue Nile — группа, которую мы обожаем.
Правильно ли я понял, что новый альбом будет скорее тихим и нежным, и совсем не рок-н-роллом, не инди-роком в привычном смысле?
Нет, в альбоме будет много агрессии. То есть я бы не сказал, что это агрессивная запись, но мы, разумеется, старались быть напористыми — если вы понимаете, о чем я (Торп использовал просторечное слово ballsy — прим. «Ленты.ру»). Типа отрастить яйца. И схватить слушателя за яйца. Не бояться. Это не будет полуобморочная запись. Я считаю, что наш прошлый альбом был мягким, умиротворяющим, а этот таким не будет. Он скорее такой, с разбитым сердцем — точнее, восстанавливающийся после разбитого сердца. «Smother» был про разбитое сердце, а новый альбом говорит «все хорошо», когда ты стал сильнее и двигаешься дальше. Он старается быть позитивным — а в музыке это непросто, если не хочешь звучать низкопробно или фальшиво. В музыке смысл эмоции часто утрачен, это слово стало значить «мы хотим много денег», потому что это простой способ зацепить людей. Но если ты собираешься быть эмоциональным, очень важно, чтобы у тебя была способность к самоанализу и ощущение, что ты не врешь.
Для вас важно делать песни провокативными? Вы специально стараетесь шокировать публику или просто пишете тексты честно, от сердца, а оно само так выходит?
Если ты перестаешь стараться провоцировать или удивлять, то больше вообще нет смысла заниматься творчеством. Ты должен быть достаточно смелым, чтобы двигаться вперед без оглядки на то, чего от тебя ожидают — а это иногда значит стремиться делать не те вещи, которые у тебя получаются лучше всего. Нам было бы очень удобно сделать еще одну запись в стиле «Smother» или «Two Dancers». Это было бы очень просто, но совершенно не потребовало бы от нас труда и оставило бы нас по-человечески неудовлетворенными. Для нас очень важно было пойти на риск.
Как понять, что ты на правильном пути в творчестве? Это когда осознаешь, что боишься нападок за то, что ты так сильно изменился. От нападок ты прячешься под одеялом веры в то, что ты делаешь. И если у тебя есть эти два чувства — страха и полной убежденности — значит, ты все делаешь правильно.
Вы говорите, что собираетесь схватить слушателя за яйца. Что он должен чувствовать, слушая новый альбом? Может быть, боль или опасность? Или он будет вспоминать, как у него было разбито сердце?
Я считаю, что наша музыка очень гуманная. Мы имеем дело со странностями человеческой природы и жизни в современном мире, со странными эмоциями, возникающими ниоткуда, с сублимацией и с постоянно тревожащим желанием. И я одновременно надеюсь, что люди чувствуют себя воодушевленными, что музыка цепляет что-то, что в иных случаях они не стали бы выпячивать. В музыке и эмоциях для меня важно, как они проникают в твой мозг. Они учат тебя тому, чему обычная жизнь не может научить. Если ты слышишь лирическую песню и она учит тебя прощению так, как не может научить книга — значит, она проникает в твой мозг по-другому.
Изменилось ли то, как вы пишете стихи? Ждать ли слушателям смены тематики?
Тексты песен, может быть, стали проще — но зато их воздействие на слушателя усилилось, они бьют точно в цель, достигают большего меньшими средствами. Что меня поражает в поп-музыке — так это ее КПД: ты поешь несколько избранных слов, и они оказывает такое воздействие, как не каждая книга может. Музыка может объяснить необъяснимое очень прямо и просто. Мы чувствовали достаточно уверенности в себе, а потому не старались показаться чрезмерно заумными: иногда самое умное, что ты можешь сделать, — это быть тупым. Я не имею в виду — притвориться тупым, я хочу сказать, что простые вещи могут быть очень эффектными.
В текстах ты можешь пользоваться... ну, я не скажу прямо клише — но знаете, мы думали о том, насколько подвижно и изменчиво в наши дни право собственности в музыке, литературе и искусстве. Можно брать что угодно у кого угодно и быть кем угодно: раз ты это спел, то и я могу. Раньше мы старались избегать клишированности, но сейчас она — в духе времени. Допустим, строчка Бейонсе будет звучать странно из моих уст, но если я волен ее присвоить — почему нет?
То есть ваш новый альбом постмодернистский?
Абсолютно.
Если так, то у кого вы заимствуете? Кто источник вдохновения?
Музыкального или вообще?
Давайте вообще.
Я читал множество книг по психологии, меня очень интересует то, как устроено сознание, как мы осмысляем себя. Есть такой популярный автор Ален де Боттон, мне очень нравится его стиль. Боттона часто критикуют за то, что он якобы упрощает, но мне нравится его дерзновение быть понятным. И я научился этому у него — нет ничего неправильного или стыдного в том, чтобы быть доступным всем. Часто умные идеи спрятаны в сложную оболочку, а по-моему, самая умная идея — это быть ясным, что куда сложнее. Меня очень вдохновила книга [австрийского психиатра, классика психоанализа] Виктора Франкла «Человек в поисках смысла».
Настоящим катализатором для создания альбома для меня стал «Степной волк» Германа Гессе. Эта книга рассказала мне о слоях сознания, которые можно уместить в произведение искусства так, чтобы оно при этом не распадалось на части. Вообще, наша новая запись очень разнообразна в звуковом плане из-за обилия информации вокруг, из-за ощущения беззащитности перед каскадом информации и образов. Сейчас самые разные вещи внезапно стали уживаться вместе, и в основном из-за интернета. Когда мы писали альбом, мы в любой момент могли послушать что-то на YouTube и позаимствовать любую идею. Мы оказались открыты огромному количеству источников, которые влияют на творческое сознание, что и выразилось в альбоме.
Еще я видел оперу Филипа Гласса «Эйнштейн на пляже», и для меня это был скачок в понимании того, как соединить разные части своего произведения — опера длится пять часов, она требовала от слушателя многого и была очень воодушевляющей. Ты должен был верить в нее и хотеть ее все эти пять часов. Она научила меня, что можно полагаться на способность людей верить.
Песни для вас — способность что-то сказать о себе, высказаться честно? Или наоборот — спрятать за художественной формой что-то и от слушателя, и от себя?
По-моему, каждый раз, когда сильная эмоция — боль, радость, страх — становится идеей, она меняет форму и теряет свою власть над человеком. Допустим, если песня появилась под впечатлением от боли, то боль утеряла прежнюю остроту, так как оформилась в идею. Или радость — ее очень непросто зафиксировать, потому что трудно сделать так, чтобы она звучала искренне. Но опять-таки главное и самое чудесное в любом настоящем искусстве — что оно может поймать, как в бутылку, что-то невыразимое. То, что я по-настоящему хочу делать, — это останавливать такие моменты откровения, которые случаются очень редко. И хорошая песня может поймать такие мгновения.