Самое опасное водохранилище радиоактивных отходов (РАО) — озеро Карачай — было окончательно засыпано в минувший четверг. Завершение 42-летней истории его ликвидации — повод для размышления о том, какой путь прошла атомная индустрия: от создания первой бомбы «любой ценой» под угрозой бомбардировки до необходимости считаться в первую очередь с мирной жизнью вокруг.
У здешних военных — необычный шеврон: ящерка в короне, Медной горы хозяйка. Поэтому охрану периметра и прочих служивых в Озерске, бывшем Челябинске-40, иногда называют «яшками». Такая же — на гербе ЗАТО Озерск. «Яшек» тут — немногим меньше, чем штатских: охрана снаружи, охрана при въезде на территорию градообразующего производственного объединения «Маяк» и еще один забор с проходной, объект внутри объекта — завод с трехзначным номером, в чьем ведении находится болото верхового типа (озеро) Карачай. То есть еще один объект с ограниченным спецдоступом, под кодовым наименованием В-9.
Первый реактор для производства оружейного плутония — «Аннушка», первые успехи советского атома и первые крупные ядерные катастрофы — все это здесь, на «Маяке». В числе самых опасных — Кыштымский выброс 1957 года, названный по имени ближайшего города на официальной карте СССР, и вынос радиоактивных нуклидов с озера Карачай, вдруг резко обмелевшего весной 1967 года. «Русское озеро, час на берегу которого может вас убить», — так описывали несколько лет назад Карачай, например, британская Daily Mail. В 1990 году, как полагали зарубежные СМИ, час, проведенный на берегу озера, равнялся 600 рентгенам — и, соответственно, немедленной смерти.
Разумеется, сейчас это подтвердить трудно. Однако репутация самого опасного озера мира сложилась вокруг Карачая примерно тогда же — в 1992 году, когда новая Россия допустила в челябинские радиационные зоны зарубежных ученых. А из названия областного министерства по радиационной и экологической безопасности радиацию убрали только в прошлом году.
Сам Карачай использовали как хранилище РАО — есть точная дата — с 28 октября 1951 года. А с 1973-го озеро — памятуя о драме шестилетней давности — начали закапывать: снизу бетонные блоки, сверху — скальные породы. И закопали только сейчас. «Палеозойский андезит — базальтовый порфирит. Камень из последней партии, закрывшей зеркало Карачая», — гласит подпись к ведомственному сувениру по случаю завершения 42-летней работы.
Знак «Радиационная опасность» в деревне Муслюмово, пострадавшей от радиации в результате крупной радиационной техногенной аварии («Кыштымская трагедия») на химкомбинате НПО «Маяк» в 1957 году
Почему СССР и Росатому пришлось так долго уничтожать Карачай? Причин здесь три. Первая: в советское время засыпку озера «Маяку» предписывалось осуществлять за свой счет, увязанный с прочими расходами Минсредмаша — а деньги на эти цели были там не всегда. Вторая: уровень грунтовых вод менялся, в основном повышаясь. Повышенные — не пониженные, ветром не разнесет, но в работе по засыпке это пауза. Ну и третья причина: какие-то быстрораспадающиеся РАО в Карачай сливали параллельно с работами по ликвидации — к вящим опасениям экологов и стандартной реакции атомщиков. «В водоем направлялось от 7 до 10 тысяч кубических метров жидких отходов, а долив чистой воды составлял 100-200 кубов. Это делалось для того, чтобы поддерживать уровень воды в Карачае на постоянных заданных отметках, которые определяли безопасность режима эксплуатации водоема», — объясняет Юрий Мокров, начальник лаборатории окружающей среды ПО «Маяк».
Безопасность при открытой акватории — понятие более чем условное. «Возможные ветровые выносы цезия-139, стронция-90 могли бы покрыть территории Челябинской, Тюменской, Свердловской областей. Возможный летальный исход — 20 тысяч человек», — констатировали специалисты Института проблем безопасного развития ядерной энергетики (ИБРАЭ) РАН в середине нулевых. «Общая активность материалов, размещенных в Карачае — шестьсот миллионов кюри, — сообщает в ноябре 2015 года Михаил Похлебаев, генеральный директор "Маяка". — Но это за все время использования. На середину восьмидесятых точный подсчет составил сто двадцать миллионов. Два Чернобыля, даже чуть больше. Сейчас меньше — что, конечно же, тоже опасно».
Выгрузка бетонного блока ПБ-1 с помощью инженерной машины разграждения
Гендиректор «Маяка» исчезает в глубине танка Т-55: время последних бетонных блоков, закрытие транслируется онлайн в Озерск, где атомщики со всей страны собрались на конференцию «Прощай, Карачай!» Вместо орудийной башни — кран, который может взять блок и поставить его на нужное место. Впереди — нож бульдозера, ссыпать породу. Ее подвозят освинцованные утяжеленные грузовики, напоминающие о постапокалиптических блокбастерах вроде «Безумного Макса». Зарплата водителя — от сорока тысяч рублей. Правда, рабочий день — от трех до четырех часов, как дозиметрист скажет. И отпуск десять недель. Судя по количеству личных машин на ведомственной стоянке — далеко, за воротами комбината, без права заезда в зону — и эта, и другие работы на «Маяке» вполне востребованы. Что, скорее, говорит о трудовом рынке вокруг и о качестве жизни в целом.
«Все, Карачая нет. Было хранилище, а стало захоронение», — подчеркивает разницу в уровне безопасности гендиректор Похлебаев, покинув Т-55. Акватория площадью 34 гектара ушла в прошлое окончательно. Что дальше, как хранить отходы по-новому? Один из методов называется остекловывание. «Если совсем на пальцах, то сначала отход растворяется в особом жидком стекле, потом стекло помещается в герметичный бочонок, а бочонок с уже затвердевшим стеклом — в хранилище», — объясняет директор радиохимического завода ПО «Маяк» Евгений Макаров. На подходе — цементный компаунд: тоже технология запечатывания радиоактивных остатков, но в матрицу из особого цемента. В любом случае изоляцию от окружающей среды на этот раз обещают стопроцентную — в отличие от открытых водоемов, где еще относительно недавно хранилось три четверти отработанного ядерного топлива. Карачай был последним из них.
Одной точкой напряженности в Челябинской области меньше — что, безусловно, не отменяет экологических опасений в целом. Здесь дела обстоят так, что на «зеленой» повестке вполне можно сколотить федеральный политический капитал. В частности, именно как экологический активист обратил на себя внимание сенатор Константин Цыбко, ныне находящийся под следствием как раз по озерским делам. Традиционно на виду остается сам комбинат «Маяк» — и с печальным наследием 1950-1960-х, и с относительно недавними сбросами промышленных вод в реку Течу, и с локальными авариями на производстве. Последствия одной из них летом 2008 года, как говорят, устраняли почти две тысячи сотрудников и «яшек».
Сотрудники ФГУП «Производственное объединение Маяк (ПО «Маяк») города Озерск Челябинской области проводят работы по рекультивации водоема Карачай, 26 ноября 2015 года
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Однако и без радиации экологических проблем здесь хоть отбавляй. Деятельность предприятий Южного Урала — прежде всего металлургических — едва ли можно назвать лояльной к природе. Перспективные промышленные проекты — к примеру, добычу меди в Томинском ГОКе — на повышенных тонах обсуждают «зеленые» активисты и чиновники. Удастся ли прийти к объективным расчетам экологической опасности, свободным как от бизнес-интересов, так и от политических устремлений противников строительства, пока непонятно. Ну и, в конце концов, обычную свалку-полигон в черте Челябинска — единственную в пределах российских миллионников, еще со времен СССР — тоже никто не отменял, несмотря на два десятка лет существования фактически вне закона.
И все же сам факт закрытия озера Карачай — безусловное облегчение жизни для нескольких российских регионов. А заодно и точка в федеральной целевой программе «Обеспечение ядерной и радиационной безопасности 2008-2015», она же — ФЦП ЯРБ-1. Впереди новая программа с новыми объектами, до 2030 года. Впрочем, про Карачай не забудут и тут. Деньги потребуются относительно небольшие — 200 миллионов рублей против 17 миллиардов на все предыдущие работы. Пойдут на засыпку бывшей акватории, поверх бетона и скал, несколькими слоями грунта и глины, тактикой слоеного пирога.
Что вырастет на месте атомного водоема? «Деревьев не хотелось бы, — говорит Михаил Похлебаев. — Корневая система может до той воды, которую мы засыпали, дотянуться. Этого не надо никому. А вот трава на месте Карачая для нас очень желательна».